21 июня.
Вечер
Закончена основная часть Выборгской наступательной операции. За одиннадцать дней нашими войсками были прорваны три оборонительные полосы противника.
Глава девятая
21 июня.
Утро
Начата Свирско-Петрозаводская наступательная операция в Южной Карелии.
В 8 часов утра 21 июня 50 бомбардировщиков 261-й смешанной авиационной дивизии и 150 штурмовиков 260-й и 257-й смешанных авиационных дивизий нанесли массированный бомбо-штурмовой удар.
Проведена 3,5-часовая артподготовка: до 150 орудий и минометов на километр фронта, более 100 тысяч снарядов и мин.
Ленинград
11.40
Проснулся Женька от дребезжащего звонка — трамвай голосил — битый, мятый, но живой трамвайчик. Вокруг высились стены домов: выбитые стекла, краснеющий под пятнами осыпавшейся штукатурки кирпич, провисшие оборванные провода. «Диверсантка» стояла на перекрестке, пропускала общественный транспорт. Кто-то невидимый бодро и невнятно говорил сверху о литовских партизанских отрядах «Смерть оккупантам», «Вильнюс», «Победа» и имени таинственного Костаса Калинаускаса
[60]
. Ага, радио, громкоговоритель…
Личный состав спал. Шведова скрутилась клубком, ловко втиснув голову во впадину между вещмешками. Торчок похрапывал, приоткрыв рот с желтоватыми редкими зубами. Женька сел, нащупал свою пилотку, — тьфу, за отворотами красной пыли полно — еще в Выборге стройматериалами запасся.
Попутный приоткрыл глаз:
— Северная Пальмира, Земляков. Досыпай, пока можно.
Спать Женьке больше не хотелось. Сидел у борта, смотрел на малолюдные улицы. В Питере, в смысле, в Ленинграде, Земляков бывал в малолетстве, да и года два назад с предками наведывался — на концерт «Скорпионс» приезжали. Сейчас в серых, пыльных улицах можно было узнать что-то знакомое. Но… Жуткая ведь вещь — Блокада…
«Диверсантка» вывернула к набережной, вдалеке мелькнул купол Исаакиевского собора. Все-таки Питер…
— Ну что, Женя? Кировская Мариинка ныне, кажется, еще в эвакуации, в Перми «Сусанина» репетирует, посему мы задерживаться не будем. Все равно Ирочка Богачева
[61]
еще под стол пешком ходит, — бормотал Попутный, поглядывая на изнуренные дома и развалины и энергично приводя себя в порядок похлопыванием по пухлым щекам, массажем висков и куцых бровей. Огорченно почистил фуражку с заметно вылинявшим околышем. Достал из полевой сумки флакон одеколона — содержимого плескалось чуть на донышке, но заблагоухало изрядно. Хотя букет был сомнительным.
— Не Версаче, — согласился майор, хотя Женька и рта не раскрывал. — Ты, Евгений, встряхнись. Пора изыскать в закромах остатки столичного лоска и интеллигентности. Работать будем.
Женька со вздохом нашарил в кармане очки, принялся выпрямлять дужки.
— И бодрее, бодрее, — доброжелательно посоветовал Попутный. — Любознательный переводчик из Первопрестольной, а вовсе не зачуханый интендант похоронного отдела обозно-конвойного управления.
Шведова смотрела сквозь ресницы.
— Я не оговорился, Марина Дмитриевна, — сказал майор, извлекая расческу в странном, тисненой кожи, не иначе как трофейном, чехольчике. — Москва — не только столица нашего социалистического отечества, но и древний город, основанный классово чуждым, но стратегически грамотным князем Юрием Владимировичем. Знаменитый град, познавший и горечь вражеских нашествий, и бедственность вопиющих пренебрежений правилами противопожарной безопасности. Культурный центр, известный тронными залами, уникальными театрами, библиотеками, а также и усыпальницами неоднозначных, но великих людей. Ну и, конечно, славный нашим замечательным метрополитеном. Это я к тому клоню, что каждый образованный человек обязан гордиться нашей столицей, так сказать, во всех ее проявлениях.
— Я не образованная, — сквозь зубы ответила Шведова.
— Да что ж вы так, Марина Дмитриевна, самокритично? Ростовская школа № 49, отстроенная незабвенной купчихой Филипьевой, — это не церковноприходское училище. Да и десять полноценных классов в наше время — истинное богатство. Вы ведь и без ЕГЭ обошлись. Позавидовать можно. Впрочем, если некие пробелы в истории отечества все-таки имеете, расспросите товарища Торчка. Ему будет приятно…
Вот зачем он девушку доводит?
— Вы бы, кстати, ефрейтора пихнули в его мощную рабоче-крестьянскую выю, — порекомендовал Попутный. — Начальство не любит, когда его похрапыванием перебивают. Я же не просто так пургу гоню, а ответственно сообщаю.
Торчка с двух сторон потрясли за плечи, Павло Захарович заворчал и начал продирать глаза.
— С добрым утром, — ехидно поздравил майор. — Про Москву церковную в сорок сороков, вы, товарищ ефрейтор, прослушали, остальную диспозицию повторяю. Мы уже в нашем славном революциями граде Ленинграде, катим по улице Правды, следовательно приближаемся к Володарского, 4, он же Литейный, опять 4. Очень серьезное учреждение, если кто не в курсе. Сейчас я отправлюсь налаживать деловые и дружеские контакты, получать ориентировки, ценные советы и иные предметы специального и военно-полевого назначения. Вам для компании оставляю старшего лейтенанта Коваленко. Он, конечно, автоматчик хороший, но полосовать вас очередями при попытке сделать лишний шаг от машины приказа не получит. Так что, Марина Дмитриевна, определяйтесь. Предложить вам более компетентную организацию по отлову и изоляции капиталистическо-вредительской группы дураков-агентов попросту не могу. Боюсь, на определенном этапе мне, как старшему по званию, будет веры чуть побольше, но если вы проявите настойчивость, да товарищ Торчок поддержит — повяжут всех. Последствия будут унылые, вы и сами представляете. Лишний раз напомню, что следы искомой авиагруппы противника, пока нас будут выяснять-расстреливать, без сомнения, окончательно растворятся во времени и пространстве. Зато совесть ваша будет чиста, что, конечно, большой плюс. Все, не буду мешать. Земляков, что ты расселся? К машине!
«Диверсантка» стояла у солидных ворот, рядом с несколькими «эмками» и «виллисом», выделяющимся зверски отодранным крылом.
— Ждите, оправляйтесь-отдыхайте, — махнул рукой Попутный высунувшемуся из кабины старлею. — Мы быстро не управимся.
Двинулись к дверям.
— Евгений, хоть погоны отряхни. Ну что, в самом-то деле…
Женька, отряхиваясь, пробормотал:
— Товарищ майор, вообще-то, они сейчас пойдут и доложат. Застрянем мы здесь.
