Пусть самолет подождет, и его цель – тоже. Пусть уходит боль
и спадает возбуждение. В другое время и при других обстоятельствах он нашел бы
Роуан неотразимой. Но сейчас она воплощала в себе нечто гораздо большее, чем
наслаждение, страсть, загадочность и неукротимый огонь. В его восприятии она
уподобилась божеству, в котором Майкл отчаянно нуждался.
Какое-то время спустя Майкл почувствовал, как его
неотвратимо потянуло провалиться в сон. Он рывком сел на постели и кое-как
сдернул с себя остатки одежды, потом лег, совершенно обнаженный, если не
считать перчаток, рядом с Роуан и прижался к ней всем телом, с восторгом вдыхая
ее восхитительный запах. Она в ответ сонно вздохнула, и этот вздох был сродни
ласковому поцелую.
– Роуан… – прошептал он.
Да, он знал ее и знал о ней все.
Они были внизу. Они звали: «Просыпайся, Майкл, спускайся
вниз». Они разожгли большой огонь в камине. Или огонь был вокруг них, похожий
на лесной пожар? Майклу показалось, что он слышит грохот барабанов. Что это –
неясный сон или воспоминание о шествии гильдии Комуса в тот далекий зимний вечер?
Воспоминание о неистовом, наводящем ужас ритме оркестров и о факелах,
мелькающих меж дубовых ветвей. Они были там, внизу, и от него требовалось всего
лишь встать и спуститься. Но впервые с того момента, как они покинули его,
впервые за все долгие недели он не хотел их видеть, не хотел вспоминать.
Майкл сел на постели, вглядываясь в блеклое, белесое
утреннее небо. По телу струился пот, сердце колотилось.
Раннее утро. До восхода солнца еще слишком далеко. Он взял
со столика очки и надел их.
В доме ничего не происходило. Не было ни барабанов, ни
запаха дыма. И не было никого, кроме них двоих… Но и Роуан уже не лежала рядом
с ним в постели. Он слышал поскрипывание балок и свай, но звуки эти были
вызваны биением о берег волн. Чуть позже возник новый звук – низкий,
вибрирующий. Майкл догадался, что это пришвартованная у пирса яхта ударяется о
его стенку. Призрачный левиафан словно напоминал о своем существовании, говоря:
«Я здесь, здесь».
Майкл посидел на постели еще некоторое время, оглядываясь
вокруг, изучая спартанскую обстановку спальни. Все было добротно сделано, из
того же первосортного тонковолокнистого дерева, что и мебель внизу.
Чувствовалось, что владельцам дома нравились деревянные вещи, превосходно
гармонировавшие между собой, – в отсутствии вкуса их явно не обвинишь. Вся
обстановка комнаты – кровать, письменный стол, стулья – была невысокой, дабы
ничто не мешало наслаждаться видом, открывающимся из огромного, от пола до
самого потолка, окна.
Однако ноздри Майкла все же уловили запах дыма, а минутой позже
он услышал и потрескивание огня. Ему был приготовлен халат – уютный, из плотной
белой махровой ткани, именно такой, какие ему нравились больше всего.
Набросив халат, Майкл спустился вниз, разыскивая Роуан.
Действительно, в камине ярко пылал огонь. Но созданий,
порожденных его сном, возле него не было. Роуан в одиночестве сидела на
каминной скамье, скрестив ноги. Ее стройное тело тонуло в складках почти такого
же, как на Майкле, халата. И все же он отчетливо видел, что плечи ее
вздрагивают, – она снова плакала.
– Прости меня, Майкл. Мне правда очень жаль, –
донесся до него низкий бархатный шепот.
По изможденному, осунувшемуся лицу тянулись дорожки от слез.
– Милая, ну зачем же ты так говоришь? – Он сел
рядом и обнял ее. – О чем ты можешь жалеть?
Слова хлынули из нее потоком. Она говорила так торопливо и
сбивчиво, что Майкл едва улавливал смысл… Ей жаль, что она обрушила на него
свои непомерные требования, что так хотела быть с ним, что последние несколько
месяцев были самыми скверными в ее жизни, когда одиночество сделалось почти
непереносимым…
Майкл снова и снова целовал ее щеку.
– Я рад, что сижу сейчас рядом с тобой, – сказал
он. – Я хочу быть здесь, и мне не надо никакого другого места в мире…
Он умолк, вспомнив о самолете на Новый Орлеан. Ладно, самолет
подождет. С трудом подбирая слова, запинаясь, он попытался объяснить Роуан, что
в доме на Либерти-стрит чувствовал себя словно в западне.
– Я не пришла раньше, потому что была уверена: все
именно так и произойдет, – сказала она. – Ты был прав. Я хотела знать,
хотела, чтобы ты коснулся моей руки, чтобы дотронулся до кухонного пола, где он
умер. Я хотела… Видишь, я совсем не такая, какой кажусь.
– Я знаю, какая ты, – ответил он. – Очень
сильная личность, для которой невыносимо признаться в малейшей слабости.
Роуан молча кивнула.
– Если бы только это, – прошептала она, и слезы
вновь хлынули из ее глаз.
Она высвободилась из рук Майкла и босиком принялась мерить
шагами комнату, не обращая внимания на холод, исходящий от почти ледяного пола.
И опять слова полились с громадной скоростью – поток длинных, точно построенных
фраз, заставивший Майкла напряженно вслушиваться в попытке до конца понять суть
монолога. Манящая красота ее голоса завораживала.
Ее удочерили, когда ей был всего один день от роду, и сразу
же увезли от матери. Кстати, известно ли ему, что она родилась в Новом Орлеане?
Она писала об этом в письме, которое Майкл так и не получил. Да, конечно, он
должен это знать, ибо тогда, на палубе, едва открыв глаза, он схватил ее за
руку и крепко держал, никак не желая отпускать. Возможно, среди множества
образов в его мозгу возникла на миг и какая-то безумная мысль о связи между
Роуан и Новым Орлеаном. И тем не менее правда состоит в том, что в
действительности она никогда не видела родного города. От нее скрыли даже имя
ее настоящей матери.
А известно ли ему, что в сейфе за картиной, вон там, у
двери, хранится некий документ: обещание, подписанное ею и гласящее, что она
никогда не вернется в Новый Орлеан, не станет даже пытаться разузнать хоть
что-нибудь о своих настоящих родителях? Прошлое вырвано с корнем. Перерезано,
точно пуповина, и ей никоим образом не восстановить того, что было уничтожено.
Но в последнее время ее не покидают мысли о прошлом, о жуткой черной бездне
неведения и о том, что ее приемные родители, Элли и Грэм, ушли навсегда, а
бумага по-прежнему лежит в сейфе. А еще она вновь и вновь возвращается в памяти
к тому дню, когда умерла Элли. Почему даже на пороге смерти та заставила Роуан
несколько раз повторить данное когда-то обещание?
Они увезли ее из Нового Орлеана шестичасовым рейсом в день,
когда она появилась на свет, а потом многие годы твердили, что она родилась в
Лос-Анджелесе. Так записано и в ее свидетельстве о рождении – обычная ложь,
которую в изобилии стряпают для приемных детей. Элли и Грэм все уши прожужжали
ей о маленькой квартирке в Западном Голливуде и о том, как счастливы они были,
когда привезли ее туда.
