— Слышал, как ты стучал, — сказал Джон.
— Джон, я писал письмо.
— Письмо?
— Хлебни.
— Ладно.
Мы выпили по первой.
— Джон, ты мне заплатил за этот долбаный сценарий…
— Да, но…
— У меня не получается. Я торчу там, наверху, мучаюсь, а ты тут сидишь и прислушиваешься к стуку машинки. Это тяжко.
— Я мог бы уходить куда-нибудь по вечерам.
— Нет, лучше тебе совсем съехать. Я так не могу. Прости, старик, я свинья, я свиной потрох, но тебе надо подыскать другое место. Иначе я не смогу писать. Такой уж я слабак.
— Понимаю.
— Правда?
— Конечно. Я все равно собирался съезжать.
— Как?
— Франсуа возвращается. Покончил со своими делами во Франции. Мы хотим поселиться вместе. Я подыскиваю место. И, кажется, уже нашел. Просто не хотел говорить тебе раньше времени.
— А вы потянете?
— Деньги у нас есть. Мы объединяем капиталы.
— Может, тогда ты в самом деле простишь меня за то, что я чуть не вышвырнул тебя на улицу?..
— Пустяки. Ты избавил меня от необходимости извиняться за неожиданный отъезд.
— Надеюсь, ты не пытаешься обдурить старого пьяницу?
— Да нет же. Но все же скажи: ты написал хоть несколько строчек?
— Кое-что накорябал.
— Позволишь взглянуть?
— Конечно, дружок.
Я пошел наверх, взял несколько готовых страничек, принес в гостиную и положил на кофейный столик. Потом поднялся в спальню.
— Сара, идем праздновать!
— Что именно?
— Джон нас покидает. Я снова смогу работать!
— А ты его не обидел?
— Надеюсь, что нет. Просто возвращается Франсуа, они собираются снять квартиру на двоих. Мы спустились вниз. Сара принесла третий стакан. Джон углубился в чтение. Увидев меня, он расплылся в улыбке.
— Гениально, черт тебя подери! Я не сомневался, что у тебя получится!
— Ты ведь не станешь издеваться над старым пьяницей?
— Ни за что.
Сара подсела к нам, мы втроем мирно выпили.
Джон снова заговорил.
— Я звонил Франсуа через Веннера Зергога. Бедняга опять слетел с резьбы. В запое. Получил гонорар и запил. Старая история…
— Это ты о чем?
— Он большой артист, но как запьет — труба. Забывает текст и что ему делать в кадре. Делается совсем невменяемым. Сейчас то же самое.
— А что именно?
— Да как всегда. Сперва вроде все нормально. И вдруг он будто перестает понимать, что ему говорят. Я, например, говорю: «Пройди вот здесь и скажи то-то и то-то». А он не слушается. Идет не туда и несет околесицу. Я спрашиваю: «Почему ты меня не слушаешь?» Молчит. Однажды на съемках ушел с площадки, снял штаны и показал задницу. Трусов на нем не было.
— Черт подери, — сказал я.
— Или чепуху какую-то порет: «Следует ускорить естественный процесс умирания». Или: «Жизнь других ущемляет мою собственную».
— Похоже, с парнем совсем худо.
— Боюсь, что да.
Мы пили до самого утра, пока совсем не рассвело.
Проснулся я около полудня. Сошел вниз и стукнул в дверь Джона. Ответа не было. Я открыл дверь. Джона и след простыл. На столе белела записка:
«Дорогие Хэнк и Сара,
Огромное спасибо за выпивку и все прочее. Я чувствовал себя у вас как особо важная персона. Хэнк, твой сценарий оправдал все мои надежды. И даже превзошел. Прошу тебя, продолжай. Я позвоню вам и сообщу свой номер.
Сегодня замечательный день. День рождения Моцарта. Весь день будет звучать чудесная музыка. Ваш Джон».
От всех этих слов мне стало и гадко, и хорошо — впрочем, это мое почти всегдашнее состояние. Я поднялся наверх, пописал, вычистил зубы и лег под бочок к Саре.
В тот вечер, в отсутствие Джона, прислушивающегося снизу к стуку машинки, сценарий пошел вовсю. Я писал о молодом человеке, которому хотелось сочинять и пить, причем успех в первом зависел от меры второго. Этим молодым человеком был я. В прошлом. То было неплохое время, наполненное ожиданием и бездельем. Теперь в моей памяти оживали посетители одного бара, который я частенько навещал. Я снова видел их лица, тела, слышал их голоса и речи. Этот бар обладал какой-то неодолимой притягательной силой. Мне вспомнились мои схватки с барменом. Я был не таким уж отменным бойцом. У меня слишком маленькие руки, к тому же я недоедал, здорово недоедал. Зато я был живчик и хорошо держал удар. Мне мешало неумение как следует разозлиться во время драки, даже если речь шла о жизни и смерти. Для меня борьба оставалась игрой. Несерьезным делом. Наши драчки с барменом ублажали завсегдатаев, которые держались кучкой. Я был чужаком. Надо сказать насчет выпивки: мне бы нипочем не выдержать этих боев, оставайся я трезвым. Когда я надирался, тело становилось словно резиновое, а голова делалась непробиваемой. Растянутые связки, распухшие губы да разбитые коленки — вот и все дела. Ну, и еще шишки на голове.
Как, однако, обратить все это в сценарий? Так или иначе, этот кусок моей жизни оставался единственным, который я еще не описал. Соображалка у меня тогда работала не хуже, чем у других, и глаза смотрели куда надо. Я узнал о существовании целого параллельного мира погибших душ, обитавших в пивнушках — днем, ночью и всегда, до самой смерти. Мне никогда не приходилось читать об этом особом мире, и потому я решил написать о нем сам, так, как я его помнил. И добрая старая машинка покладисто застучала.
На следующий день около полудня раздался звонок. Звонил Джон.
— Я нашел жилье. Франсуа приехал. Отличнейший дом, две кухни, и плата ничтожная.
— Где?
— В Венисе, в гетто. Брукс-авеню. Одни черные. На дорогах война. Роскошь!
— Ой ли?
— Приезжай, увидишь своими глазами.
— Когда?
— Да сейчас!
— Не знаю…
— Нельзя же упустить такой случай! Тут под нами соседи, нам слышно все, что они говорят, и как у них радио играет! И на каждом шагу — банды! Здесь построили общежитие. Денег никто не платит. Им отключили свет, воду, газ — хоть бы хны! Это просто военная территория! Полиция сюда носу не кажет, как в другой стране живем! Мне нравится! Ты немедленно должен приехать к нам в гости!
— А как туда попасть?
Джон продиктовал инструкцию и повесил трубку.
Я нашел Сару.
— Слушай, мне надо проведать Джона и Франсуа.
— Я с тобой.
— Нет, тебе нельзя. Это в гетто, в Венисе.
