— Повторяю: вы ни в чем не изменитесь... Изгнанный из того круга, где вы до сих пор вращались, вы очень скоро станете преступником, подобно тем мерзавцам, среди которых вы непременно окажетесь: так что вы непременно станете вором... а если вам это понадобится, то и убийцей. Вот что вас ждет впереди.
— Я стану убийцей?! Я?!
— Да, вы, ибо вы подлец и трус!
— Я дрался на нескольких поединках и при этом доказал...
— А я говорю вам, что вы трус! Вы предпочли бесчестие смерти! И наступит такой день, когда вы для того, чтобы ваши новые преступления не выплыли на свет, пойдете на то, чтобы отнять жизнь у другого человека. Но это не должно произойти, я не желаю, чтоб это могло произойти. Я появился в самое время, чтобы спасти, по крайней мере, свое имя от публичного позора. С этим пора покончить.
— Что это значит, отец... покончить? Что вы этим хотите сказать?! — воскликнул Флорестан, которого все больше и больше пугало грозное выражение лица графа и его все возраставшая бледность.
Внезапно в дверь кабинета громко постучали; Флорестан направился было в кабинет, чтобы отпереть дверь и тем самым положить конец разговору с отцом, который приводил его в ужас, но граф железной рукой схватил его за плечо и удержал на месте.
— Кто там стучит? — спросил граф.
— Именем закона, отворите!.. Отворите!.. — раздался в ответ чей-то голос.
— Стало быть, это был еще не последний подложный вексель? — негромко спросил г-н де Сен-Реми, грозно взглянув на сына.
— Это был последний... клянусь вам, отец, — ответил Флорестан, тщетно стараясь освободиться от мощной руки графа.
— Именем закона... Отворите!.. — снова послышался голос.
— Что вам угодно? — спросил граф.
— Я комиссар полиции; я пришел произвести обыск в доме виконта де Сен-Реми, которого обвиняют в краже бриллиантов... У господина Бодуэна, ювелира, есть веские доказательства. Если вы не отопрете добром, сударь... я вынужден буду распорядиться взломать дверь.
— Уже вор! Значит, я не ошибся, — едва слышно проговорил граф. — Я пришел, чтобы убить вас... но слишком поздно.
— Убить меня?! — вскричал виконт.
— Вы достаточно позорили мое имя; пора с этим покончить; у меня с собой два пистолета... либо вы сами пустите себе пулю в лоб... либо я сам вас застрелю и скажу, что вы покончили с собой в отчаянии, дабы спастись от позора.
И граф с пугающим хладнокровием достал свободной рукою пистолет из своего кармана и протянул сыну, сказав:
— Довольно! Если вы не трус, пора покончить счеты с жизнью!
После новых и столь же тщетных попыток вырваться из рук графа, его сын в ужасе отпрянул и смертельно побледнел.
По ужасному и неумолимому взгляду отца он понял, что рассчитывать на его жалость не приходится.
— Отец! — в отчаянии воскликнул он.
— Вам надо умереть!
— Я глубоко раскаиваюсь в содеянном!
— Слишком поздно!.. Вы слышите?! Они уже ломятся в дверь!
— Я искуплю все свои поступки!
— Они сейчас войдут! Стало быть, мне придется самому вас убить?
— Пощадите меня!
— Дверь уже поддается!.. Ты сам этого хотел!..
И граф приставил дуло своего пистолета к груди Флорестана.
Шум, доносившийся в гостиную, и в самом деле говорил о том, что дверь в кабинет продержится недолго.
Виконт понял, что погиб.
Но внезапно отчаянное решение промелькнуло у него в голове; он больше не вырывался из рук отца и сказал ему с показной твердостью и решимостью:
— Вы правы, отец... дайте мне ваш пистолет. Я достаточно обесчестил свое имя, жизнь, которая ждет меня впереди, действительно ужасна, нет смысла бороться за нее. Давайте пистолет. И вы увидите, трус ли я или нет. — Он протянул руку за пистолетом. — Но скажите, по крайней мере, хоть одно слово, одно слово утешения, жалости, скажите мне его на прощанье, — прибавил Флорестан.
Дрожащие губы, бледность, искаженное отчаянием лицо — все выдавало ужасное волнение, владевшее в эту минуту виконтом.
«А что, если он все-таки мой сын?! — со страхом подумал граф, не решаясь передать пистолет Флорестану. — Но, если это мой сын, я тем меньше должен колебаться перед тем, как принести его в жертву».
Дверь в кабинет теперь непрерывно трещала, не оставалось сомнений, что она вот-вот будет взломана.
— Отец... они сейчас войдут... О, теперь я наконец понимаю, что смерть для меня — благодеяние... Спасибо... спасибо... но протяните мне хотя бы руку и простите меня.
Несмотря на всю свою твердость, граф невольно содрогнулся и сказал взволнованным голосом:
— Я вас прощаю.
— Отец... дверь сейчас распахнется... ступайте к ним навстречу... пусть, по крайней мере, на вас не падет подозрение... А потом если они войдут сюда, то помешают мне покончить с собой... Прощайте...
В соседней комнате послышались шаги нескольких человек.
Флорестан приставил к груди дуло пистолета.
Выстрел раздался в то самое мгновение, когда граф, стремясь избежать ужасного зрелища, отвернулся и бросился вон из гостиной; обе половины портьеры сошлись за ним.
При звуке выстрела, при виде смертельно бледного и совершенно потерянного графа, полицейский комиссар замер на месте и жестом запретил своим помощникам переступать порог гостиной.
Предупрежденный Буайе о том, что виконт заперся в кабинете с отцом, полицейский чиновник все понял и с уважение отнесся к огромному горю старика.
— Умер!!! — с болью воскликнул граф, закрывая лицо руками — Умер!!! — повторил он в изнеможении. — Но это было необходимо, лучше смерть чем позор... И все-таки это ужасно!
— Милостивый государь, — печально произнес полицейский комиссар после короткого молчания, — избавьте самого себя от горестного зрелища, покиньте этот злополучный дом... Сейчас мне предстоит выполнить уже иной долг, еще более тягостный, чем тот, что привел меня сюда.
— Вы правы, сударь, — ответил граф де Сен-Реми. — Что касается человека, ставшего жертвой этого мошенничества, передайте ему, пожалуйста, чтобы он обратился к господину Дюпону, банкиру.
— Его контора на улице Ришелье?.. Он всем хорошо известен, — ответил полицейский комиссар.
— В какую сумму оцениваются похищенные бриллианты?
— Они стоили около тридцати тысяч франков, милостивый государь; человек, их купивший и обнаруживший, что они украдены, заплатил эту сумму... вашему сыну.
— Столько я могу еще заплатить. Пусть ювелир придет послезавтра к моему банкиру, и я с ним все улажу.
Полицейский комиссар поклонился.
