— Это мистер Чарлз, не так ли? Заходите на кухню, я угощу
вас чайком. Кухня была просторная, светлая, с веселыми занавесками на окнах. Я
сел за стоящий посередине стол, и Нэнни поставила передо мной чашку чая и блюдечко
с двумя пирожными. Больше чем когда-либо в жизни я почувствовал себя маленьким
ребенком в уютной детской. Здесь царили доброта и спокойствие — и страх темноты
и ночные ужасы оставили меня.
— Мисс София очень обрадуется вашему приходу, — сказала
Нэнни. — Она чересчур возбуждена сегодня. — И добавила осуждающе: — Все они
чересчур возбуждены.
Я оглянулся через плечо:
— А где Джозефина? Она вошла в дом вместе со мной.
Няня неодобрительно поцокала языком.
— Вечно подслушивает под дверями и что-то записывает в этот
дурацкий блокнот, который постоянно таскает с собой. Ей бы ходить в школу да
играть со своими ровесниками. Я это говорила мисс Эдит, и она согласилась со
мной, но хозяин решил, что девочку лучше держать дома.
— Наверное, он очень любит ее, — сказал я.
— Да, сэр. Он очень любил их всех.
Я несколько удивился тому обстоятельству, что чувства Филипа
к своим отпрыскам так определенно относятся к прошедшему времени. Нэнни увидела
выражение моего лица и, чуть покраснев, пояснила:
— Когда я говорю «хозяин», я имею в виду старого мистера
Леонидиса.
Прежде чем я успел ей ответить, дверь распахнулась и в кухню
вошла София.
— О, Чарлз… — выдохнула она и потом быстро проговорила: —
Нэнни, как я рада, что он пришел!
— Знаю, золотко.
Нэнни нагрузила поднос кастрюлями и сковородками и
отправилась в судомойную. Когда дверь за ней закрылась, я встал из-за стола,
подошел к Софии, обнял ее за плечи и притянул к себе.
— Милая, — сказал я. — Ты вся дрожишь. В чем дело?
— Мне страшно, Чарлз. Страшно.
— Я люблю тебя, — сказал я. — Если бы только я мог забрать
тебя отсюда…
София отстранилась и покачала головой:
— Нет, это невозможно. Мы должны пройти через все это. Но,
Чарлз, как тяжело знать наверняка, что… кто-то в этом доме… кто-то, с кем я
вижусь и разговариваю каждый день, является хладнокровным расчетливым убийцей…
Я ничего не мог ответить на это. Такая девушка, как София,
не нуждается в пустых, ничего не значащих словах утешения.
— Если бы только знать… — прошептала она. — Больше всего
меня пугает, что мы можем не узнать никогда…
Да, это действительно было страшно представить… И
действительно существовала возможность так никогда и не узнать имени убийцы.
И тут я вспомнил, что хотел задать Софии один вопрос на
интересующую меня тему.
— Скажи, София, а кто в доме знал об этих глазных каплях, об
эзерине? То есть, первое, что они у дедушки есть и, второе, что они смертельно
ядовиты?
— Понимаю, куда ты клонишь. Но это бесполезно. Об этом знали
все.
— Да, конечно, вообще знали все… Но конкретно…
— Мы все знали конкретно. Как-то мы пили кофе у дедушки всей
семьей. Он любил, когда вся семья собиралась вокруг него. Вдруг у него заболели
глаза, и Бренда достала эзерин, чтобы закапать дедушке. А Джозефина, которая
всегда и по любому поводу задает вопросы, спросила: «Почему на этикетке
написано „Только для наружного употребления?“ А дедушка улыбнулся и ответил:
„Если бы Бренда по ошибке ввела мне в вену вместо инсулина эзерин, пожалуй, я
бы задохнулся от негодования, порядком посинел и затем умер, потому что, видишь
ли, у меня не очень сильное сердце.“ — „О-о…“ — сказала Джозефина, а дедушка
продолжал: „Так что мы должны внимательно следить за тем, чтобы Бренда не
перепутала лекарства и не сделала мне инъекцию эзерина вместо инсулина“. —
София помолчала и закончила: — Мы все это слышали, понимаешь? Мы все это
слышали!
Я понимал. Если до сих пор у меня еще оставалась слабая
надежда, что убийца должен был обладать какими-то специальными знаниями, то
теперь оказалось: старый Леонидис самолично подсказал убийце план действий.
Преступнику не нужно было ничего придумывать — простой и легкий способ
умерщвления предложила ему сама жертва.
Я глубоко вздохнул. Прочитав мои мысли, София сказала:
— Да, это ужасно.
— Знаешь, София, — медленно проговорил я, — я понял одну
вещь.
— Какую?
— Ты права: Бренда этого сделать не могла. Она не могла
убить старика именно этим способом… После его слов, которые вы все слышали… И
все прекрасно помните…
— Не знаю. Бренда довольно глупа в некоторых отношениях.
София отошла от меня.
— Тебе не хочется, чтобы это оказалась Бренда, да?
Что я мог ответить на этот вопрос? Я не мог, просто не мог
заявить: „Нет. Я надеюсь, убийцей окажется Бренда“.
Почему? Не знаю, просто я видел: Бренда осталась совсем одна
против враждебно настроенной могущественной семьи Леонидисов. Было ли это
рыцарством? Жалостью к слабому, к беззащитному? Я вспомнил, как Бренда сидела
на тахте в своем дорогом траурном платье. Вспомнил нотки безнадежности в её
голосе и выражение страха в глазах.
Тут очень кстати вернулась Нэнни и, не знаю, каким образом,
сразу же почувствовала возникшую между мной и Софией напряженность.
— Все только и говорят, об убийствах и тому подобном, —
неодобрительно заворчала она. — Забудьте об этом, вот мой вам совет. Вас это
дело совершенно не касается.
— О, Нэнни… Разве ты не понимаешь, в этом доме живет убийца…
— Чепуха, мисс София. Просто не знаю, что с вами делать.
Разве передняя дверь не открыта все время? Да все двери в доме открыты…
Свободный вход любым ворам и грабителям.
— Но ведь это не мог быть грабитель, ведь ничего не украдено!
И вообще, зачем грабителю отравлять дедушку?!
— Я не сказала, что это был грабитель, мисс София. Я только
сказала: все двери в доме всегда открыты. В дом легко мог войти любой человек.
Я лично считаю — это дело рук коммунистов. — Нэнни покивала с удовлетворенным
видом.
— Но чего ради коммунистам убивать бедного дедушку?
— Ну… За всеми темными делами стоят коммунисты. А если и не
коммунисты, то по крайней мере нечестивые католики. Блудница Вавилонская — вот
кто они такие. И с видом человека, сказавшего свое последнее и решительное
слово, Нэнни снова отправилась в судомойную.
