– В наш век не может быть великих открытий, – возразил я. – В наш век возможны только усовершенствования.
Андрей промолчал в ответ, и мне показалось тогда, что внутренне он со мной согласен, но из ложной гордости не высказывает этого.
Но я ошибался. В Андрее было много непонятного для меня. А ведь я его знал с детства.
Детство
В самом раннем детстве я жил с родителями в доме на Одиннадцатой линии Васильевского острова. Отец преподавал литературу в школе, мать же работала Модельером на фабрике женских украшений. Там отливали кольца и всевозможные украшения из химически чистого железа (золото давно вышло из моды). Там же изготовлялись перстни и диадемы с марсианскими камешками. На этой фабрике мать моя подружилась с Анной Светочевой, матерью Андрея. Потом подружились и наши отцы, и мы съехались в одну квартиру в Гавани, в дом на самом взморье. В то время начался процесс так называемой вторичной коммунализации жилья. Дело в том, что когда-то многие Люди вынуждены были жить в больших коммунальных квартирах. Так как в этих больших квартирах жили Люди разных характеров, профессий и привычек, то между ними порой возникали ссоры, недовольство друг другом. Тем временем темпы жилищного строительства всё нарастали, и вот все, кто хотел жить в отдельных квартирах, стали жить в них. Но прошло ещё некоторое время – и отдельные Люди и семьи, дружившие меж собой, начали съезжаться в общие квартиры уже на новой основе – на основе дружбы и расположения друг к другу. Это было учтено, и снова часть новых зданий стали строить с большими квартирами. Люди в таких квартирах жили как бы одной семьёй, внося деньги в общий котёл, независимо от величины заработка. Сейчас этот естественный процесс продолжается, всё ускоряясь, – тем более что деньги отменены и всё стало гораздо проще.
Дом, куда мы въехали со Светочевыми, обменявшись с какой-то большой семьёй, был старый, кирпичный. По сравнению с новыми домами из цельнобетона, которые стояли рядом с ним, он казался старинным. В нашем доме, в дверях, выходивших из квартир на лестницу, были даже замки, и мне очень нравилась эта старина. Двери закрывались, конечно, просто так – ключи давно были потеряны или сданы в утиль, – но само наличие этих странных приспособлений придавало квартире какую-то таинственность.
Жили наши семьи очень дружно. Отец Андрея, Сергей Екатеринович Светочев, был добродушный, весёлый Человек. Он работал на бумажной фабрике и очень гордился своей профессией. «Всё течёт, всё меняется, а бумажное производство остаётся, – говаривал он. – Без нас Людям не прожить». Мог ли он предполагать, что сын его сделает такое великое открытие, что даже и бумага будет не нужна!
Нас с Андреем поместили в одну большую комнату – детскую, и наши кровати стояли рядом. Квартира была невелика, но уютна, – да кто из вас, уважаемые Читатели, не побывал в ней! Ведь дом сохранён в неприкосновенности в память об Андрее Светочеве, и всё в квартире такое, как в старину. Только настил пола там меняют теперь дважды в год – его протирают ноги бесчисленных экскурсантов со всех материков нашей Земли. Посетителям дома-музея квартира эта кажется скромной, но мне в детстве она казалась очень большой. В ту пору ещё не было такого изобилия жилой площади, как сейчас, и норма – комната на человека – ещё была в силе. Это теперь, когда за одни сутки воздвигаются гигантские дома из аквалида, вы можете, если вам в голову придёт такая нелепая идея, заказать для себя личный дворец. В Жилстрое удивятся вашей причуде, но заявку удовлетворят – и через день вы въедете в свой дворец, а ещё через неделю сбежите из него от скуки.
Но возвращаюсь к Андрею. Итак, мы с ним жили в одном доме и ходили в один детский сад, а затем вместе поступили в школу. Жили мы с ним дружно и всегда поверяли друг другу свои тайны и планы на будущее. В учёбе мы помогали друг другу: я неплохо шёл по родному языку, Андрей же был силён в математике. Однако никаких признаков гениальности у него в ту пору не было. Это был мальчишка как мальчишка. В начальных классах он учился, в общем-то, средне, а тетради вёл хуже, чем я, и меня нередко ставили ему в пример. Должен заметить, что хоть мы и очень дружили, но были в характере Андрея черты, которые мне не очень нравились. Мне казалось, что как мы ни дружны, но Андрей всегда чего-то не договаривает до конца, точно боясь, что я не смогу его понять. Обижало меня и его стремление к уединению и молчанию, овладевавшее им порой. Он мог просидеть час-другой не шевелясь, уставясь в одну точку и о чём-то думая. На мои вопросы он отвечал в таких случаях невпопад, и это, естественно, сердило меня. Ещё любил он бродить один по берегу залива, там, где пляж. Осенью пляж был безлюден, и, когда мы возвращались из школы, я прямиком шагал домой, а Андрей иногда зачем-то сворачивал на этот пустынный пляж, где нет ничего интересного.
Однажды я, как часто бывало, вернулся домой без Андрея, а тут его мать послала меня за ним. «Ведь сегодня день рождения Андрюши, – сказала она, – неужели он забыл об этом?» Я пришёл на берег. Было в тот день пасмурно, сыро. Шёл мелкий дождик. Вода была неподвижна, только иголочки дождя тихо втыкались в неё и исчезали. Андрей в дождевике стоял у самой кромки залива. Смотрел он не вдаль, а прямо под ноги, на воду.
– И охота тебе торчать на этом пляже! – сказал я. – Ведь сейчас не лето. Иди домой, тебя мама зовёт. Или ты забыл, что тебе сегодня исполняется десять лет? И о чём ты думаешь?
– Я думаю о воде, – ответил Андрей. – Вода – очень странная, правда? Она ни на что на свете не похожа.
– Чего странного нашёл ты в воде? – удивился я. – Вода – это и есть вода.
– Нет, вода – странная и непонятная, – упрямо повторял Андрей. – Она жидкая, но если по ней плашмя ударить палкой, то руке больно, такая она упругая. Вот если сделать воду совсем твёрдой…
– Настанет зима – вода превратится в лёд и станет твёрдой, – прервал я Андрея.
– Да я не о льде, – с какой-то обидой сказал он.
Мы молча пошли домой.
Дома мать Андрея обняла его и подарила пакетик с марками, а моя мама подарила ему «Справочник филателиста».
– Ура! Никарагуа! Никарагуа! – закричал мой товарищ, рассмотрев марки. Он запрыгал от радости и стал бегать по всем комнатам, выкрикивая: «Никарагуа! Никарагуа!»
Когда он пробежал мимо дивана, я сделал ему подножку, и он упал на диван. Я тоже плюхнулся на диван, и мы стали бороться, а потом схватили по диванному валику и начали бить друг друга. Конечно, всё это делалось в шутку.
– Бей зверинщиков! – кричал я, замахиваясь нитролонным валиком на Андрея.
– Бей портретников! – кричал он, опуская мне на голову валик.
«Портретниками» в нашем школьном филателистическом кружке называли тех, кто собирал марки с портретами. Я, например, подбирал марки с изображением знаменитых Людей. Андрей же принадлежал к «зверинщикам» – он собирал так называемые красивые марки; особенно он любил изображения разных экзотических зверей. Вкус у него был странный: ему нравились самые яркие, аляповатые марки, нравились пёстрые птицы и звери, изображённые на них. Коллекцией своей он очень дорожил, но если кто-нибудь из ребят просил у него даже самую яркую марку, он отдавал её. Сам же он редко обращался к кому-нибудь с просьбами, и из-за этого некоторые считали его гордецом. Но гордецом он не был, просто он был сдержанным, и с годами эта сдержанность росла.
