– Для тебя это не играет никакой роли, – отрезал
Бестужев. – До двух я уже досчитал, помнится? Остается…
– Подождите! Положение у меня было безвыходное…
– Как всегда в таких случаях, а? – хмыкнул Бестужев,
видя, что добился своего. – Итак?
– Сударь, вам, наверное, не понять, что значит для нас
землячество…
– Италия? – спросил Бестужев.
– О да, сударь, вы так проницательны… Калабрия… Изволите ли
видеть, для нас считается прямо-таки делом чести помочь земляку на чужбине… К
тому же… Вы, наверное, не знаете, но есть такие общества… тайные общества…
только безумец может им отказать в услуге… Все так сплелось… Я столько лет
добивался нынешнего положения, у меня семья, четверо детей…
– Считай, что я умилился, – отрезал Бестужев. –
Ну? Как это все было?
– Я и сам видел, что господин из пятьсот семнадцатой каюты –
итальянец, но мое положение не позволяло приставать к нему с расспросами, да и
зачем? Он сам ко мне обратился, когда я убирал каюту… вошел неожиданно и
спросил, слышал ли я о «О черном когте»… Как будто можно быть уроженцем Калабрии
и не слышать… Эти господа занимаются большой политикой, но они еще и… в общем,
добывают деньги разными путями… Для них переступить через труп все равно, что
другим через порог, это страшные люди…
Это название ничего Бестужеву не говорило, но он никогда и
не занимался вплотную итальянскими подпольщиками. Знал лишь ровно столько,
сколько необходимо знать человеку его профессии, отправившемуся поработать в
Европу: как и во многих других странах, итальянцы создали кучу тайных
организаций, где политика и разбой порой переплетаются самым причудливым
образом…
– Это страшный человек, он подробно обрисовал мне все
печальные последствия, если…
– Вот это меня не интересует, – сказал Бестужев. –
Опиши-ка мне его быстренько…
Он внимательно слушал, задав несколько уточняющих вопросов.
Загадочный итальянец, насколько можно судить, ничуть не походил ни на Чарли, ни
на Сида – по описанию, это несомненно был «синьор из общества», как выразился
собеседник – а те двое чересчур простоваты, да и выглядят совершенно иначе. Так
и остается непонятным, являются ли итальянец и Лоренс одним и тем же субъектом,
или это два разных человека – Бестужев видел только холеные руки незваного
гостя и слышал голос, а это немногим помогает в опознании…
– Представьте себе мое положение… – нудил стюард. – С
одной стороны – нешуточная угроза для жизни, с другой – некоторая денежная
сумма, для человека моего положения… Тот, второй, потом дал мне денег…
– Второй?
– Да, когда мы, так сказать, договорились… Этот синьор отвел
меня в другую каюту, на этой же палубе… Там был другой господин, не такой
страшный, скорее уж обаятельный…
– Он очень вежливый и обходительный, – сказал Бестужев
утвердительно. – У него вкрадчивый, бархатный голос, сделавший бы честь
миланскому оперному баритону… У него холеные руки, никогда не знавшие черной
работы, и здесь, – он коснулся своего правого мизинца, – кольцо с
большим брильянтом?
– О да… Прекрасный, настоящий камень… И голос,
обходительность, тут вы в самую точку… Мне показалось, что он тут и есть самый
главный… мой земляк относился к нему с несомненным почтением…
– Дальше.
– Я должен был перед рассветом провести на эту палубу двух
господ с палубы Д, из каюты второго класса… Мне следовало тихонечко отпереть
дверь своим ключом, подождать, пока все закончат беседу… Я так и сделал…
Еще и итальянец, подумал Бестужев. Следовательно, Лоренс не
соврал – у них и в самом деле есть еще и четвертый, а может, и другие, помимо
этих… Следует учесть… За Бестужевым наверняка таскается шпик, совершенно ему
незнакомый, ничем не отличающийся по внешнему виду и манерам от прочих
пассажиров первого класса. Наниматели Лоренса не жалеют денег, не стоят за
расходами…
– Сударь, поймите мое положение…
– Довольно, – сказал Бестужев. – Закрой
иллюминатор, скотина. Купание пока что отменяется. Но если ты пискнешь хоть
слово этим… господам… Купаться все же придется. Либо я тебя отправлю вниз
головой в воду, либо они. Ты ведь уже понял, что впутался в игры, где за борт
отправляют не задумываясь?
– Пресвятая Дева, ну зачем это бедному человеку? Который не
старается лезть в чужие дела, а хочет лишь тихо и незаметно зарабатывать на
жизнь… У меня четверо детей, сударь, вы себе и не представляете, какие это
расходы…
– Уж не собираешься ли ты, братец, и у меня выклянчить
деньжонок? – с любопытством спросил Бестужев. – Похоже, так и
обстоит, вон как у тебя на роже хитрость заиграла… Вынужден разочаровать: от меня
ты денег не дождешься. Во-первых, я злопамятен, а во-вторых, я тебе только что
подарил жизнь, а это ценнее всех сокровищ мира… Пшел вон! И держи язык за
зубами, если не хочешь поплавать в холодном океане совершенно самостоятельно,
без корабля… Брысь!
Когда стюард ни жив ни мертв улетучился из каюты, Бестужев в
ней тоже не задержался – вышел, запер дверь и направился на шлюпочную палубу.
Ведомый исключительно отвращением к безделью – у него пока что не оставалось
другого выхода, кроме как кружить по всем помещениям и местам, где бывают
пассажиры первого класса, в надежде, что чудо все-таки произойдет…
На глаза ему почти сразу же попался ряженый «полковник» с
перезрелой английской мисс знатного рода, коварно умыкнутой из фамильного
гнездышка. «Полковник» раскланялся с Бестужевым крайне доброжелательно, как со
старым знакомым. Надо отдать прохвосту должное, он был по-настоящему импозантен
и производил впечатление на несведущих – а вот его спутница, наоборот, являла
собою смесь, казалось бы, несочетаемого – застенчивости и вызова, эти чувства
сменяли друг друга с поразительной быстротой, и это было комично, невзирая на
ситуацию, в коей Бестужев оказался. Ага, а вот и странный молодой человек, на
кого-то похожий, он обретался поблизости, следуя за «полковником» и его дамой
столь же неуклюже…
Бестужев рассеянно глядел вслед парочке – бедной даме,
которую, пожалуй, следовало пожалеть, и прохвосту, никакого сожаления
недостойному.
И тут его форменным образом озарило.
Пришедшая в голову идея была, по меркам Российской империи,
столь беззастенчивой, наглой, побивающей все приличия, что в первый момент
Бестужева в холод так и бросило, и он мысленно возопил себе самому: «Ну это уж
чересчур!!!» Однако, чем более эта шальная идея умащивалась во взбудораженном
мозгу…
Это даже не авантюра, это что-то не в пример более дерзкое,
не имеющее аналогий в истории российского политического сыска – да, пожалуй
что, и в долгой практике соответствующих контор других держав. Дерзость
немыслимая, нетрудно представить, как отвисали бы челюсти у его
непосредственного начальства, как вылезали бы из орбит глаза, как багровели бы
физиономии в преддверии оглушительного рыка: «Вы что, с ума сошли, мальчишка? В
смирительную рубашку! В отставку без пенсии! В Сибирь по Владимирке!»
