В похоронном бюро было холодно. Бонни беспокойно огляделась,
не понимая, как она здесь оказалась, и попыталась собраться с мыслями. Она была
совершенно одна, и почему-то это ее беспокоило. Может быть, здесь должен быть
кто-то еще? Она кого-то искала.
В соседнем помещении горел свет. Бонни зашла туда, и ее
сердце бешено застучало. Это был зал для прощаний, в нем стояли высокие
канделябры, в которых, дрожа и мерцая, горели белые свечи. В окружении свечей
стоял белый гроб с открытой крышкой.
Медленно, словно повинуясь какой-то непреодолимой силе,
Бонни пошла к гробу. Она не хотела в него смотреть. Но она должна была. Там, в
этом гробу, ее что-то ждало.
Весь зал был залит мягким белым светом свечей. Бонни словно
бы шла по островку сияния. И все-таки ей ужасно не хотелось заглядывать в гроб…
Двигаясь еле-еле, как в замедленной съемке, она дошла до
гроба и увидела белую атласную обивку. Гроб был пуст.
Бонни задвинула крышку и, тяжело дыша, облокотилась о гроб.
Боковым зрением она уловила какое-то движение и резко
повернулась.
Это была Елена.
— Господи, как ты меня напугала, — сказала Бонни.
— Кажется, я говорила, чтобы ты больше не приходила
сюда, — сказала Елена.
На этот раз ее светло-золотые, как пламя, волосы были
распущены и волнами ниспадали по плечам и спине. На ней было тонкое белое
платье, мягко переливающееся в свете свечей. Она и сама была похожа на свечу —
светлая, сияющая. Она была босиком.
— Я пришла, чтобы… — пробормотала Бонни. В глубине
ее сознания брезжила какая-то мысль. Это был ее сон, ее транс. Она должна была
вспомнить. — Я пришла, чтобы ты смогла встретиться со Стефаном, —
сказала она.
Глаза Елены расширились, губы приоткрылись. Бонни узнала
этот взгляд — взгляд, полный боли и невыносимой тоски. Пятнадцать минут назад
она видела тот же взгляд у Стефана.
— Ох, — шепотом сказала Елена. Она сглотнула, ее
глаза покрылись поволокой. — Ох, Бонни… я не могу.
— Почему?
В глазах Елены стояли слезы, ее губы дрожали.
— А что, если все опять начнет меняться? Что, если
появится он, и… — Она прикрыла рот рукой, и Бонни вспомнила свой последний
сон, где изо рта Елены градом сыпались зубы. Бонни бросила на нее взгляд,
полный сочувствия и ужаса. — Неужели ты не понимаешь? Если это случится, я
этого не вынесу, — прошептала Елена. — Если он увидит меня такой… Я
ни над чем здесь не властна, я не настолько сильна. Прошу тебя, Бонни, не
пускай его сюда. Передай, что мне ужасно жалко. Передай, что… — Елена закрыла
глаза. Она плакала.
— Хорошо. — Бонни сама была готова разрыдаться, но
она понимала, что Елена права. Она отыскала сознание Стефана, чтобы все ему
объяснить и помочь пережить разочарование. Но едва она вступила с ним в
контакт, как поняла, что совершила ошибку. — Стефан, нет! Елена сказала…
Это уже не имело смысла. Его разум был сильнее, и в тот
самый миг, когда она установила с ним связь, он взял над ней верх. Он
почувствовал, о чем говорили Бонни и Елена, но отказывался принять отказ. Бонни
беспомощно ощущала, как ее сознание сдается, а его сознание несется все ближе и
ближе к острову света, образованному свечами. Она ощущала, как он появляется,
как обретает форму. Обернувшись, она увидела его самого — черноволосого, с
встревоженным лицом и пронзительными, как у сокола, зелеными глазами. Тогда
Бонни поняла, что уже ничего нельзя сделать, и отступила в сторону, оставив их
наедине.
Глава 12
Стефан услышал мягкий шепот, полный боли.
— Нет.
Голос, который он уже отчаялся услышать вновь, голос,
который ему никогда не забыть. По телу пробежали мурашки, и он почувствовал,
что начинает дрожать. Он обернулся на голос — и больше уже не мог думать ни о
чем другом, а его разум едва не помутился от наплыва чувств.
Зрение Стефана было затуманено, он видел перед собой только
размытое пятно света, яркое, словно от тысячи свечей, — но это не имело
никакого значения. Он ощутил ее присутствие. Ощутил то же светло-золотое
сияние, льющееся прямо в его сознание, что и в первый день своего пребывания в
Феллс-Черч. Сияние, исполненное холодной красоты, обжигающей страсти и
полнокровной жизни, требующее забыть обо всем на свете и идти навстречу.
Елена. Это действительно была Елена.
Ее присутствие заполнило его целиком, до кончиков пальцев.
Все его изголодавшиеся чувства устремились к волне света, изнемогая от желания
найти ее и от тоски по ней.
И тогда она вышла вперед.
Она двигалась медленно, неуверенно, словно борясь с собой.
Стефан понял, что он не может пошевельнуться.
Елена.
Он разглядывал каждую ее черточку, словно видел ее впервые.
Светло-золотые волосы, окружавшие лицо и плечи, как нимб. Светлая, безупречно
красивая кожа. Тонкое гибкое тело. Она отпрянула от него, предостерегающе
подняла руку.
— Стефан, — послышался тихий голос, и это был ее
голос. Ее голос произнес вслух его имя. Но в нем звучала такая боль, что
Стефану захотелось броситься к ней, сжать в объятиях, дать слово, что все будет
хорошо…
— Стефан, прошу тебя… Я не могу…
Теперь он видел ее глаза. Темно-голубые, как лазурит,
сияющие в золотом свете. Широкие от боли и влажные от непролитых слез.
— Ты не хочешь меня видеть? — Его голос был сухим,
как пыль.
— Я не хочу, чтобы ты видел меня. О, Стефан, он может
сделать все что угодно. И он нас найдет. Он придет…
Стефан испытал облегчение и мучительное блаженство. У него
не получалось задуматься над смыслом ее слов, но это не имело никакого
значения. Достаточно было того, как она произнесла его имя. В этом коротком «о,
Стефан» были ответы на все его вопросы.
Он медленно приблизился к ней, и его рука нашла ее руку. Он
видел, как она протестующе покачала головой, видел, как приоткрылись ее губы, и
участилось дыхание. Вблизи все ее тело словно сияло изнутри, как пламя
прозрачной восковой свечи. Капельки слез блестели на веках, как бриллианты.
И хотя Елена все еще качала головой, все еще пыталась
остановить его, она не отдернула руку. Она не сделала этого даже тогда, когда
пальцы его протянутой руки коснулись ее прохладных пальцев так, словно их
разделяло стекло.
Они стояли так близко, что ей было не отвести взгляда. Они
смотрели друг на друга, смотрели, не отворачиваясь. И наконец она перестала
тихо повторять «Стефан, не надо» и прошептала одно лишь его имя.
Он не мог ни о чем думать. Сердце было готово выпрыгнуть у
него из груди. Она стояла здесь, они были вместе, и все остальное не имело
никакого значения. Он не замечал странностей этого места, не думал, что кто-то
может за ними подглядывать.
