Кто он, этот парнишка?
Он выхватил у меня палку так, что я пошатнулся и едва не упал, затем он поднял подол моего одеяния, чтобы все могли подивиться моим древним гениталиям: их взору, как и мне каждый день в ванне, предстало нечто, скорее напоминающее сушеный мухомор. Ребята стали показывать на меня пальцами и ржать.
И тут я вспомнил: да, это лицо прекрасно мне знакомо. Оно было частью моих самых давнишних и дорогих воспоминаний, и я сказал:
— Ты сын Ролларда… внук… правнук? — поправлял я сам себя.
И его лицо, по природе своей такое милое и приятное, на краткий миг снова вернулось в это состояние, потом парень густо покраснел и выронил палку.
— Елки, — пробормотал он, — елки зеленые, он Видящий.
Ребята сбились в кучу вокруг меня и принялись глазеть, завороженно разинув рты.
— Я хорошо знал твоего прадеда, — объяснил я, мой голос задрожал, глаза увлажнились, ведь передо мной предстало дорогое сердцу лицо. Роллард был одним из Двенадцати.
Ребята развернулись и поспешили прочь, все вместе повинуясь единому импульсу, как стайка птиц или рыб. Я остался на лесной поляне один, я плакал, вспоминая Ролларда, да и всех остальных. Потом я поднял палку и осторожно пошел по падшей листве дальше, к воротам ДеРода. Два вооруженных охранника сделали шаг вперед, чтобы меня остановить. Я сказал: «Отойдите, перед вами один из Двенадцати». Из-за пережитых чувств я несколько разозлился, и незнакомые слова все же всколыхнули что-то в их памяти. Охранники расступились и принялись смотреть мне вслед, а я побрел дальше по тропинке к дому, возле которого меня ждала высокая красавица, без сомнения — Варварка, и, когда я подошел к ней, она заявила:
— Я тебя знаю.
— Передай ДеРоду, что я пришел, — сказал я, поняв, что до него мое последнее сообщение даже не дошло.
После некоторых колебаний она вошла в дом. Я последовал за ней. Женщина повернулась, собираясь меня остановить, но из другого конца комнаты меня уже усмотрел дряхлый старик — он поднял палку, показывая на меня:
— О, ну наконец-то ты пришел. Что же ты так долго?
Я сразу сдулся.
Старик — из ушей торчат пучки волос, на макушке лысина, глаза полны слез — все как у меня…
Я сел без приглашения.
— Я отправлял тебе сообщение, — сказал я.
Женщина все стояла рядом, сложив на груди руки, и наблюдала за мной.
— Я не получал, — ответил он, бросив на нее взгляд. — Видишь, как обо мне хорошо заботятся.
Он вовсе не казался слабым и уж точно не больным.
— Почему же все говорят, что ты заболел?
— Ну, мне действительно было нехорошо…
— Ему нельзя переутомляться, — вставила женщина.
Я ответил:
— Не сомневаюсь, что он сам пока в состоянии определить: устал он или нет.
Думаю, с ней давно никто так не разговаривал. Она сжалась, словно змея, готовая нанести удар, но потом снова заняла свою наблюдательную позицию.
— Я хотел бы побеседовать с ДеРодом наедине.
Рискованный шаг… пауза.
— Да, оставь нас.
Видно было, что обычно он с ней таким тоном не разговаривает. Женщина посмотрела на меня с явной неприязнью. Но все же развернулась и вышла.
Кто она такая? Я знал, что его жена, «из провинции», давно умерла.
— Это моя новая женщина, — объяснил он. — Она добра ко мне. — Он хихикнул.
Это был уже страшный ДеРод, которого все боялись; старикан, хихикающий, как шкодливый мальчишка.
— Я пришел по серьезному делу, — сказал я.
— Ну, разумеется, дружок. Вряд ли бы ты, дражайший Мудрец, пришел просто поразвлечься.
— ДеРод, по пути сюда я заметил, что Водопад обмелел. Это означает, что каналы занесло илом. В силосах огромные трещины, туда проникают крысы. Оросительными канавами надо заниматься. На дорогах — яма на яме…
Он мог бы снова захихикать, превратиться в ребенка, позвать ту женщину, но вид у него стал встревоженный, недовольный:
— Ты же знаешь, как сейчас работают. Все обленились и ничего не умеют.
— ДеРод, а чего ты ждал? Их не учат, люди давно уже ничего не делают.
— Потому мы и приводим Варваров, они хоть привычны к труду.
Мне снова показалось, что он попросту предпочел бы, чтобы я помалкивал… ушел… отстал от него. Да, именно так — чтобы ему не докучали.
Но я не сдавался:
— ДеРод, ты прекратил обучение, уничтожил образование, не стало больше рассказов и песен — ты же понимал, что итог будет именно таким?
— Ты о чем?
— Твоя мать оставила после себя систему образования, обучения… а ты разрушил ее.
Он опять уставился на меня с настоящим удивлением:
— ДеРод, ты что, не помнишь?
И в этот момент я понял.
Мою голову наводнили разнообразные озарения — поздно, но тем не менее все перед моим взором прояснилось. Дело не в том, что он забыл. И он не нарочно ломал все хорошее. Он никогда не понимал, что это хорошо. Никогда не осознавал. Казалось, он был частью той жизни, но на самом деле он, сын Дестры, изящный, очаровательный прелестный ДеРод, которым мы все восторгались, был среди нас слепцом. Из некоего соревновательного духа, свойственного всем детям, он шел с нами в ногу, но никогда ничего не понимал по-настоящему.
Да, у меня наконец открылись глаза.
Я посмотрел назад, на всю свою длинную жизнь, думая о том, что мы, Двенадцать, не замечали самого очевидного. Мы обманывали сами себя различными фантазиями, обидами, подозрениями: мы видели в этом человеке, ДеРоде, злодея, амбициозного, беспринципного, коварного негодяя. Хотя на самом деле все было иначе — он был дурак. Вот и все. А мы этого не заметили. Но ведь его мать точно… вот это мне нужно было обдумать.
Когда вернулась эта ужасная женщина, надзирательница ДеРода, я встал:
— Спасибо. Заботьтесь о нем получше, — а потом повернулся к нему:
— Ты знал, что я один остался из Двенадцати?
— Да? Нет, не знал. Мне не говорили.
— Кто эти Двенадцать? — настороженно спросила она.
— Неважно, — и ему: — Одиннадцатый умер несколько дней назад.
— Мне очень жаль, — казалось, ДеРод говорит искренне. — Нам хорошо было вместе, да? — сказал он, и на глазах у него показались слезы. — Помнишь, как мы играли?
— Да.
— Весело было.
— Верно.
Перед тем как выйти, я добавил:
— Я решил научить нескольких детей читать и писать. Своих правнуков.
— Правда? — Он был озадачен.
