— В самом деле, — согласилась другая с набитым ртом. — Если бы все наши приглашения хоть наполовину были такими, Дорис.
Дорис, Дорис! Вот кого не было! Служанки Помпеи, Дорис! В последний раз Аврелия видела ее час назад. Где она? Чем она сейчас занимается? Таскает тайком «молоко» на кухню или сама так напилась, что спит где-нибудь в углу?
Аврелия шла, не обращая внимания на приветствия и приглашения присоединиться. Она шла по следу, который различала только она одна.
В столовой — нет. В перистиле — нигде нет. Определенно ее нет ни в атрии, ни в вестибуле. Оставалось осмотреть приемную, а потом перейти на другую территорию.
Может быть, потому, что шафрановый тент, который Цезарь натянул над перистилем, был таким новшеством, большинство гостей решили собраться именно там. Те, кто остался в помещении, укрылись в столовой или в атрии, выходящих прямо в сад. Это значило, что приемная, огромная, плохо освещенная из-за ее формы, была пуста. Общественный дом снова доказал, что двести гостей и сто слуг не могли заполонить его целиком.
Ага! Вот где Дорис! Стоит у входа в дом и впускает женщину-музыкантшу. Но какую музыкантшу! Странное создание, одетое в дорогущее платье из косского шелка с золотыми прожилками, с великолепными драгоценностями на шее и на ярко-желтых волосах. Под левой рукой у нее красивая лира из панциря черепахи, инкрустированного янтарем. Каждый колок — из золота. Неужели в Риме есть женщина-музыкантша, которая может позволить себе такое платье, драгоценности и такую лиру? Конечно нет, иначе эта лиристка была бы знаменита на весь Рим!
И с Дорис творилось что-то неладное. Девушка глупо улыбалась, прикрывала рот рукой и во все глаза таращилась на музыкантшу. Что-то было не так. Аврелия бесшумно подошла к паре женщин, прижимаясь спиной к стене, где тени были погуще. И когда она услышала, что музыкантша говорит мужским голосом, Аврелия так и прыгнула на злодея.
Незваный гость был худощав, среднего роста, но обладал мужской силой и юношеской гибкостью. Стряхнуть с себя пожилую женщину, такую, как мать Цезаря, для него было нетрудно. Старая потаскушка! Это научит ее и Фабию, как мучить его! Но Аврелия — не старуха! Это настоящий Протей! Как бы он ни вертелся, как бы он ни извивался, она цепко висела на нем.
Аврелия кричала:
— Помогите, помогите! Мы осквернены! На помощь! На помощь! Мистерия профанирована! Помогите, помогите!
Отовсюду прибежали женщины, привычно подчиняясь матери Цезаря. Люди всегда подчинялись ей — всю ее жизнь. Лира, бренча, упала на пол. Руки музыкантши связали. Незваный гость был побежден простым большинством нападающих. Тогда Аврелия отпустила его и повернулась лицом к остальным.
— Это мужчина, — грозно провозгласила она.
К этому времени сбежались большинство гостей. Объятые ужасом, они глядели, как Аврелия срывает золотоволосый парик и дорогое платье из тонкой ткани, как обнажается волосатая мужская грудь… Публий Клодий.
Кто-то закричал о кощунстве. Вопли, крики, визг поднялись такие громкие, что вскоре по всей Новой улице из окон повыглядывали люди. Женщины бежали из дома во все стороны, крича, что ритуал Bona Dea осквернен, а служанки закрылись в своих комнатах. Музыкантши бросались на пол, рвали на себе волосы и царапали грудь, а три взрослые весталки закрыли покрывалами лица, спрятав свое горе и ужас от всех, кроме Bona Dea.
А Аврелия все терла смеющееся лицо Клодия подолом своего платья, размазывая черную, белую и красную краски грязно-коричневыми полосами.
— Будьте свидетелями! — крикнула она зычным голосом, которого раньше у нее никогда не слышали. — Я призываю вас в свидетели! Этот мужчина, который осквернил мистерию Bona Dea, — Публий Клодий!
Внезапно Клодию стало не смешно. Он перестал хихикать и уставился на каменное красивое лицо, которое находилось так близко от его собственного. Его охватил ужас. Он вдруг как будто снова очутился в той таинственной комнате в Антиохии. Только на этот раз не яйца он боялся потерять. На сей раз под угрозой была сама его жизнь. Кощунство до сих пор каралось смертью, и никакой адвокат Рима, будь он даже божественно гениален, не сможет защитить его. И в пароксизме ужаса Клодия осенило: Аврелия была сейчас сама Bona Dea!
Он собрал все свои силы, вырвался из державших его рук и бросился по коридору, петляя между комнатами великого понтифика и триклинием. Дальше открывался малый сад перистиля. Свобода ждала его у дальней стороны высокой кирпичной стены. Как кошка, Клодий прыгнул на стену, вскарабкался наверх, перекинул свое тело через ограду и упал на голую землю по другую ее сторону.
— Приведите ко мне Помпею Суллу, Фульвию, Клодию и Клодиллу! — приказала Аврелия. — Они — подозреваемые, и я хочу их видеть!
Она собрала в комок платье, парик и передала его Поликсене.
— Положи их в надежнее место. Это улики.
Рослая вольноотпущенница из Галлии Кардикса стояла молча, ожидая указаний. Ей велено было как можно быстрее проводить женщин. Продолжать ритуал было нельзя. Рим погрузился в религиозный кризис. Такого серьезного кризиса никто и не помнил.
— Где Фабия?
Появилась Теренция. Хорошо, что Публий Клодий не видел сейчас ее лица.
— Фабия не в себе. Но скоро ей будет лучше. О, Аврелия, Аврелия, это ужасно! Что нам делать?
— Постараемся как-то исправить положение, если не ради нас самих, то ради всех римлянок. Фабия — старшая весталка. Она заботится о Благой богине. Пожалуйста, скажи ей, чтобы она поискала в книгах, что мы можем сделать, чтобы отвратить несчастье. Как мы можем похоронить Bona Dea, если не искупим это святотатство? И если Bona Dea не будет похоронена, она не воскреснет опять в мае. Целебные травы не взойдут, ни один ребенок не родится нормальным, все змеи уйдут или умрут, зерно не прорастет, и черные собаки будут поедать трупы в сточных канавах в этом проклятом городе!
Стоны и вздохи слышались в темноте из-за колонн, в углах. Город был проклят.
Привели Помпею, Фульвию, Клодию и Клодиллу. Они стояли перед толпой женщин, плача и в смущении озираясь по сторонам.
Никого из них не было вблизи, когда обнаружили Клодия. Они только что узнали, что Bona Dea была осквернена мужчиной.
Мать великого понтифика оглядела их. Она была беспощадна, но справедлива. Замешаны ли они в святотатстве? Но они смотрели на нее широко открытыми глазами, в которых застыли страх и недоумение. Нет, решила Аврелия, они ничего не знали. Ни одна женщина не знала. Разве что глупая гречанка, рабыня Дорис, могла согласиться на нечто настолько чудовищное, настолько немыслимое. Что же Клодий обещал этой идиотке, служанке Помпеи, за помощь?
Дорис стояла между Сервилией и Корнелией Суллой, рыдая так, что из носа и рта текло больше, чем из глаз. С ней Аврелия разберется потом. Сначала — гости.
— Женщины, прошу всех, кроме четырех передних рядов, разойтись. Этот дом осквернен. Ваше присутствие может навлечь на вас беду. Подождите на улице ваших провожатых или идите домой пешком. Прочие мне понадобятся как свидетели, ибо если эту девушку не допросить сейчас, то потом ее будут допрашивать мужчины, а мужчины глупеют, когда допрашивают молодых женщин.
