— Мы бы хотели кое-что услышать от вас, доктор, — тихо сказал президент. — Расскажите о вашем плане, касающемся мусульманских государств.
— Простите? — Фокс изобразил недоумение.
— План опустошения Ближнего Востока, разработанный вами и вашими добрыми друзьями в Вашингтоне.
— Вы меня разочаровываете, мистер президент, — улыбнулся Фокс. — Как я только что продемонстрировал, последние двадцать лет моей работы были посвящены лишь благу обитателей нашей планеты. Процветание, здоровье и добрая воля…
— Так не пойдет, доктор, — рассердился Харрис.
— Что вы ввели Каролине Парсонс? — внезапно вступил Мартен.
— Не знаю, кто вы такой и почему преследуете меня этим вопросом…
— Реабилитационный центр «Силвер Спрингс», Мэриленд, доктор Лорейн Стивенсон. Она работала по вашему указанию.
— Не слыхал о таком месте. И не знаком с доктором Стивенсон! Я уже говорил на Мальте…
— Поднимите левую руку! — рявкнул Мартен.
— Что?
— Поднимите левую руку и покажите большой палец. Хочу, чтобы президент увидел татуировку: знак Альдебарана!
Фокс внезапно разъярился, как тогда в кафе «Триполи» на Мальте.
— Довольно, джентльмены! Мы все посмотрели, я вас провожу.
Он решительно направился к двери, вытаскивая из кармана небольшую коробочку. Приложив ее к уху, Фокс начал говорить.
93
14.13
В одно мгновение оказавшись у него за спиной, Мартен применил удушающий захват, перекрыв предплечьем дыхательное горло. Фокс захрипел, извиваясь; коробочка упала на пол. Мартен напрягся; Фокс беззвучно пытался глотнуть воздуха. Сместив руку, бывший детектив зажал сонные артерии, лишая мозг противника кровотока и кислорода. Фокс некоторое время бился, но без толку. Секунда, две, три… Обмякнув, он повис у Мартена на руках.
— Поторопитесь! — выдохнул Мартен.
Сняв брючный ремень, президент завернул Фоксу руки за спину, действуя ловко, будто вчера еще спутывал бычков на ранчо в Калифорнии. Секундой спустя вдвоем они повалили доктора на опрокинутый стол из нержавеющей стали, нанизав крепко связанные руки на одну из ножек.
14.16
Полминуты спустя Фокс очнулся, кашляя и задыхаясь. Еще минута потребовалась, чтобы туман в голове рассеялся. В поле зрения появились кузен Джек и кузен Гарольд.
— Полицейский прием, — прохрипел он, глядя на Мартена. — Ты был полицейским. Может, и сейчас там работаешь.
Глянув на Мартена, который никак не отреагировал на слова Фокса, президент повторил:
— Ваши планы относительно мусульманских государств, я хочу знать!
Фокс не стал спешить с ответом. Он будто бы не расслышал. Затем на его лице расцвела широкая, высокомерная, вызывающая улыбка. Улыбка, вполне достойная безумного профессора, способного с наслаждением претворить в жизнь планы массовых убийств.
— Миссия доброй воли, джентльмены, не более того.
— Повторяю еще раз: я хочу знать, что именно вы и ваши друзья в Вашингтоне запланировали для мусульманского мира и всего Ближнего Востока.
Фокс не отвечал, переводя взгляд с президента на Мартена и обратно.
— Последний шанс, доктор, — мирно сообщил президент.
— Мистер Мартен, похоже, порядочно сбил вас с толку, — просипел Фокс.
Вздохнув, президент посмотрел на Мартена.
— Ничего не выходит, кузен. Будем продолжать, — сказал президент, доставая полулитровую бутылку минеральной воды «Виши Каталан» и протягивая ее Мартену. Той самой, которую он успел заказать в ресторане «Аббат Сиснерос».
Приняв бутылку, Мартен посмотрел на Фокса:
— Минеральная вода. «Газировка», как здесь говорят. С вашей точки зрения, доктор, чересчур примитивно. Меня этому научил один полицейский, на мексиканской границе. Ему надо было заставить наркокурьеров и контрабандистов говорить. Обыкновенно получалось.
Фокс безучастно посмотрел на бутылку. Если он и догадался, о чем речь, то виду не подал.
— Спрашиваю последний раз, доктор Фокс, — повторил президент негромко, но внятно. Во избежание, надо полагать, досадных недоразумений. — Ваши планы в отношении мусульманских государств.
— Мир на земле, — улыбнулся Фокс в очередной раз. — Добрая воля для каждого.
— Вы не забыли взять салфетку в ресторане? — спросил Мартен у президента.
— Не забыл.
— С животными на ферме вечная проблема: не любят уколов. Ветеринару тоже никакого удовольствия. Запихните салфетку ему в рот и держите голову. Держите крепче.
Дальше дело пошло быстро, хотя и неделикатно. Вытащив из кармана белую льняную салфетку, президент Харрис взялся за Фокса, но поначалу безуспешно: тот мотал головой, не открывая рта. Долю секунды Мартен колебался, потом ударил Фокса в живот. Ударил сильно, не сдерживаясь. Фокс разинул рот, и президенту без труда удалось затолкать туда салфетку.
Тем временем Мартен отвинтил крышечку, прикрыл горлышко большим пальцем и потряс бутылку «Виши Каталан» как следует. Вода внутри хотела вскипеть пузырьками, но не вышло, зато давление поднялось, будто в бомбе. Фокс забеспокоился, но Генри Харрис держал ему голову крепко. Тряхнув напоследок, Мартен поднес горлышко бутылки к правой ноздре Фокса и убрал палец.
Пенная струя ворвалась в нос доктора; боль в пазухах была невыносимой. Фокс забился, но не смог ни освободить руки, ни выплюнуть салфетку.
Чем решительнее доктор боролся за свободу, тем энергичнее действовал Мартен, тряся бутылку и отправляя струи минеральной воды в каждую ноздрю по очереди. Тем не менее физических сил и силы воли Фоксу было не занимать, о чем Генри Харрис предупреждал Мартена, да тот и сам мог видеть в ресторане… Выгнув спину, Фокс сумел ударить президента коленом в лицо. Генри Харрис отшатнулся с криком, но мгновение спустя снова держал голову доктора, пока тот бился, пытаясь выплюнуть салфетку, чтобы перехватить глоток воздуха и увернуться от ужасной бутылки.
— Хватит с него, — поморщился президент.
Не слушая, Мартен продолжал орудовать бутылкой.
— Я сказал, довольно! Мне нужен ответ, а не труп!
Фокс между тем закатил глаза и перестал дергаться.
— Прекратите!
Оставив Фокса, президент попытался оттащить Мартена в сторону.
— Довольно, черт бы вас побрал! Довольно!
Мартен отступил наконец, шатаясь и глядя в недоумении, будто боксер, которого неизвестно почему оторвали от избитого противника.
— Вы мстите за Каролину, — сказал президент, становясь между Мартеном и Фоксом. — Не могу вас винить, но сейчас личные чувства — непозволительная роскошь. Мы просто не имеем права…
