Жан-Клод резко повернулся, махнув на меня когтистой рукой.
Что-то вбило меня в стену и наполовину вынесло в дверь. Захария поймал мою руку
и вытащил меня наружу.
Я вывернулась из его руки. Дверь хлопнула у меня перед
носом.
– О, Боже мой, – шепнула я.
Захария стоял у подножия винтовой лестницы, ведущей вверх. И
протягивал мне руку. Лицо его блестело от пота.
– Прошу тебя! Его рука трепыхалась, как пойманная
птица.
Из-под двери плыл запах. Это был запах гниющих трупов. Запах
раздутых тел, лопнувшей на солнце кожи, разлагающейся в жилах застывшей крови.
Я заткнула рот рукой и попятилась.
– О, Боже! – прошептал Захария. Закрывая одной рукой
рот и нос, он все так же протягивал ко мне вторую.
Я не взяла его руку, но пошла за ним на лестницу. Он открыл,
было, рот что-то сказать, но тут дверь треснула. Дерево дрожало и гудело, будто
в нее ударял страшной силы ветер. Из-под двери засвистело. Мои волосы закружил
вихрь. Мы пятились вверх, глядя на дверь, дрожащую и гудящую под ветром,
которого не могло быть. Буря в здании? Мы переглянулись, и это был момент
осознания противостояния: здесь – мы, там – они или оно. И мы побежали, будто
привязанные проводами друг к другу.
За этой дверью не могло быть шторма. Не могло быть ветра,
гудевшего по узким каменным ступеням. И гниющих трупов в зале тоже не было. Или
они были? Боже мой, я не хотела этого знать. Не хотела знать.
Глава 13
Вверх по лестнице пронеслась взрывная волна. Ветер сбил нас
с ног, как кукол. Дверь вылетела. Я карабкалась на четвереньках, пытаясь
убраться, просто убраться отсюда. Захария встал на ноги и поднял меня за руку.
Мы побежали.
За нашей спиной поднялся вой. Волосы упали мне на лицо, не
давая смотреть. Захария держал меня за руку и тащил вверх. Ступени были
гладкие, скользкие, каменные, держаться было не за что. Мы ползли вверх,
держась, друг за друга.
– Анита, – шепнул бархатный голос Жан-Клода. – Анита.
Я всмотрелась, моргая, против ветра, пытаясь увидеть
источник звука. Там ничего не было.
– Анита. – Ветер произносил мое имя. – Анита.
Что-то блеснуло – голубой огонь. Две точки голубого пламени
висели в воздухе. Глаза – глаза Жан-Клода? Он мертв?
Языки голубого пламени поплыли вниз. Ветер их не трогал.
– Захария! – завопила я, по голос мой был заглушен
ревом ветра. Он тоже видел эти огни или я уже сошла с ума?
Голубое пламя опускалось все ниже и ниже, и вдруг я поняла,
что не хочу прикосновения этих огней, будто мне кто-то сказал, что они хотят со
мной сделать. Будто я знала наверняка, что это что-то очень плохое.
Я вырвалась из руки Захарии. Он что-то мне крикнул, но ветер
выл и скрежетал среди узких стен, как взбесившаяся тележка американских гор. И
других звуков не было. Я поползла вверх по лестнице, ветер лупил в меня,
стараясь сбросить вниз. И я услышала еще один звук: у меня в голове Жан-Клод
сказал: “Простите меня”.
Вдруг синие огни оказались прямо перед моим лицом. Я
прижалась к стене и ударила по ним. Руки мои прошли сквозь огонь. Он был не
настоящий.
– Оставьте меня в покое! – крикнула я.
Огонь миновал мои руки, будто их и не было, и вошел мне в
глаза. Мир стал голубым стеклом, безмолвием, ничем, голубым льдом. “Беги,
беги!” – раздался шепот. Я сидела на лестнице, мигая от ветра. Захария стоял и
смотрел на меня.
Ветер остановился, будто повернули выключатель. Тишина
оглушала. Я дышала короткими прерывистыми вздохами. И не чувствовала своего
пульса. Не чувствовала сердца. Слышала я только свое короткое дыхание, слишком
громкое. Я поняла, что значит “лишиться дыхания от страха”.
Голос Захарии прозвучал в тишине хрипло и слишком громко.
Наверное, это был шепот, но мне он показался криком.
– У тебя глаза горят голубым огнем!
– Тсс! – шепнула я. Я не знала, почему, но знала, что
кто-то не должен этого слышать, не должен знать, что случилось. От этого
зависела моя жизнь. Шепот в голове моей стих, но последний совет был хорош.
Беги. Бежать – это казалось очень правильным.
Тишина была опасна. Она значила, что битва окончена, и
победитель может обратить внимание на другие предметы. И мне среди этих
предметов быть не хотелось.
Я встала и протянула руку Захарии. Он поглядел озадаченно,
вставая, но руку взял. Я потянула его вверх по лестнице и побежала. Я должна
была выбраться, должна была, иначе я умру здесь, сегодня, сейчас. Я знала это
так твердо, что не оставалось места для вопросов, времени для колебаний. Я
бежала, спасая свою жизнь. Если Николаос меня сейчас увидит, я умру. Умру.
И никогда не узнаю, почему.
Либо Захария тоже ощутил этот страх, либо он решил, что я
знаю что-то, чего он не знает. Когда один из нас спотыкался, другой его
поддерживал, и мы бежали и бежали. Бежали, пока мышцы ног не стало жечь
кислотой и в груди не запылал огонь от нехватки кислорода.
Вот почему я каждый день бегаю – когда что-то за мной
гонится, я могу бежать, как заяц. Иметь хорошую фигуру – это недостаточный
стимул. А вот уметь удрать, когда это нужно, удрать, спасая жизнь, – это
вполне. Тишина была тяжелой, почти осязаемой. Казалось, она течет вверх по
лестнице и ищет чего-то. Тишина гналась за нами, как недавно ветер.
С бегом вверх по лестнице есть та трудность, что если у вас
была когда-то травма колена, то она скажется обязательно. Дайте мне ровное
место, и я могу бежать часами. Подсуньте склон – и мои колени обязательно
подведут. Начинается это как легкая ломота, но переход ее в острую грызущую
боль не занимает много времени. Каждый шаг отдается вверх по ноге, и, наконец,
вся нога начиняется пульсирующей болью.
Колено начало на ходу щелкать – довольно – таки слышно.
Плохой признак. Оно могло в любой момент отказать. Вывихнуться из сустава. Я
буду тогда лежать, скорчившись, на этих ступенях, ощущая вокруг дыхание тишины.
Николаос найдет меня и убьет. Почему я в этом была так уверена? Ответа на это
не было, но я знала, знала. И с этим чувством не спорила.
Я замедлялась и отдыхала на ступеньках, расправляя мышцы
ног. Сдерживала вскрики, когда дергались мышцы больной ноги. Ничего, вытяну
ногу, и мне будет лучше. Боль не пройдет – я слишком это колено нагрузила, но
смогу идти так, чтобы колено меня не подвело.
Захария рухнул на ступени – он явно не бегал по утрам. Его
мышцы сведет судорогой, если он не будет двигаться. Может быть, он это и знал.
Может быть, ему уже было наплевать.
Я протянула руки вдоль стены, расправляя плечи. Чтобы
заняться чем-то знакомым, пока жду, чтобы успокоилось колено. Чем-то заняться,
слушая – что? Что-то тяжелое и крадущееся, что-то древнее, мертвое много веков.
