Я фыркнул:
— Может быть, мне еще и с коня сойти? И монашескую рясу
одеть?
— Таковы правила, — настойчиво сказал герцог.
— Впервые о таких слышу, — заявил я нагло, хотя,
конечно, такие правила есть, но кто их выполняет, — не думаю, что в замке,
где десятки мужчин, должны страшиться одного гостя. Но если вы такие бюрократы,
то я лучше заночую в лесу…
Я начал поворачивать коня, один из рыцарей нарушил молчание:
— Арнольд, для варваров остаться без оружия —
оскорбление! Уступить должен тот, кто умнее.
Герцог нахмурился, но кивнул, мы проехали через ворота. Я
подмигнул говорившему и сказал негромко:
— А настоять на своем — тот, кто сильнее, верно?
Он поморщился и отвернулся, а я, довольный победой,
выпрямился, расправил плечи и осматривался с наглостью настоящего варвара.
Едва миновали массивную каменную арку, на которой
располагался взвод лучников, распахнулся залитый солнцем двор. По широкому
кругу сомкнулись боками высокие каменные дома, в середине двора на том месте,
где обычно колодец, а то и большое корыто с водой, возле которого спит толстая
грязная свинья, вздымает струи настоящий фонтан.
Ветерок донес искристое облачко, моя кожа покрылась
пупырышками, зато мышцы стали смотреться куда рельефнее, я видел злые
завистливые взгляды этих эльфийских рыцарей. Весь двор вымощен плотно
подогнанными крупными булыжниками, копыта моего коня выбивали искры. Воздух
чист и свеж, что и понятно, фонтан бьет мощно, струи поднимаются на высоту в
два моих роста, слышится аромат хороших цветов, не лесных или полевых, а именно
выращенных в саду. Окна открыты, я видел женские и мужские головы, кое-кто из
челяди выскочил навстречу, но от дверей не отходят, осторожничают, только один
рослый парнишка нерешительно протянул руку к узде моего коня.
— Не укусит, — успокоил я.
Он ухватил под уздцы, я легко соскочил на землю. Рыцари
спешились, я видел недовольство на их лицах. Явно самые рослые, отборные, все
равно мало кто из них достает верхушкой шлема мне даже до уха. А если учесть,
что сложение у них такое, словно всю жизнь сидели в библиотеках, то понятно,
почему с такой ненавистью смотрят на мои мышцы. И понятно, почему предпочитают
доспехи, а не облегающие тело майки.
Замок выстроен добротно, как и у Тарторикса, надежно, но,
конечно, поменьше, и народу не столько.
Конечно, в замке я не заметил не то что сортиров, но даже
кухни, но когда меня провели мимо пиршественного зала или палаты, я их не
очень-то пока отличаю, да и кто отличает, если честно, то запахи жареной птицы
я уловил отчетливо.
Герцог кивком подозвал еще одного, сутулого и угнетенного,
но одетого чисто и опрятно, у которого в каждом движении читалось, что он раб,
рожден рабом, бросил холодно:
— Отведи гостя в свободную комнату.
— Ваша светлость…
— Ах да, позовешь его к обеду. Сигнал прежний: дважды
пропоет труба.
Я проследовал за рабом, из холла открылась анфилада комнат,
везде мягкий свет из потолка, ряды статуй под стенами, в глазницах поблескивают
то рубины, то изумруды, а то и вовсе яшма. Раб двигался легко и красиво, словно
танцуя, я хмуро подумал, что это понятно, в гаремах плохих танцоров не бывает.
В отведенной мне комнате спартанская простота, но на стене
зеркало во весь рост, а на столике всякая недостойная мужчины фигня, вроде
щипчиков и ножничек, баночек с мазями. Впрочем, отыскался и крохотный нож,
острый, как бритва. Кремами пользоваться не рискнул, смочил морду и, кривясь,
кое-как выскоблил подбородок и щеки. Здесь мужчины все выбритые, так пусть же
не примут за попа.
Труба пропела, когда я ополаскивал разгоряченное лицо. Вода
в бадье ледяная, кожа заскрипела под пальцами. В дверях появился слуга, уже
другой, этот двигался медленно и чуточку враскорячку, я сочувствующе подумал
про геморрой или чирей в заднице, но перед обедом это не самые лучшие картинки,
заставил себя сказать одобрительно, что хоть и плохой танцор, зато хороший
папа, дальняя дверь в это время распахнулась, оттуда хлынул свет.
Зал показался огромным, стены и потолок в золоте, в чересчур
ярких картинах, словно в церкви. Я потянул ноздрями будоражащие запахи хорошо
прожаренного нежного мяса. В животе голодно квакнуло, ноги сами понесли меня
навстречу ароматам. Во главе стола на приподнятом кресле с высокой спинкой, что
и не кресло вовсе, а трон, сидит…
Издали мне показалось, что в кресле столб света, а когда
проморгался, решил, что там статуя девушки из жидкого золота, ну не может быть
человек настолько совершенен! Приблизились, я рассмотрел золотые волосы, падают
солнечными потоками на плечи и спину, загорелое, очень красивое юное лицо,
оранжевый плащ ниспадает с плеч и до самого полу, и только ноги не то в
ослепляюще белых чулках, не то в туго обтягивающих панталонах, но и они
производят впечатление разогретых добела. Даже кресло, темно-багровое, словно
бы накалилось от ее тела, начинает наливаться жаром, светиться пурпурным огнем.
Она сидела спокойно, выпрямив спину, руки лежат на широких
подлокотниках, лицо с вопрошающими глазами повернуто в нашу сторону.
— Моя королева, — произнес я и чуть-чуть
поклонился, стараясь делать это как можно неуклюжее. — Я — Гакорд, еду
мимо. Но теперь рад, что твои рабы пригласили меня отъесть… э-э… отожрать,
словом, отобедать в твоем обществе.
Она некоторое время смотрела изучающе, затем, когда я начал
терять терпение, легонько повела дланью в сторону свободного кресла рядом. Я
сел, лишь тогда она произнесла тихим серебряным голосом:
— Это не рабы, а лучшие в этом королевстве воины… Тебя
пригласили не для того, чтобы отобедать в моем обществе, а потому, что ты ехал
из королевства Филидонии. Я просто хотела узнать новости.
— Ладно, — ответил я. — С чего начинать?
— С главного, — проговорила она.
Я довольно потер руки.
— Это хорошо. Наливай!
Она мило наморщила носик.
— А вы не хотите сперва откушать?
— Кушать, — сказал я свирепо, — я хотел два
часа назад, есть хотел — час назад, а сейчас — жрать! И пить, конечно.
Она повела бровью, перед нами поставили стол и стулья с
высокими спинками. Я пересел, не дожидаясь приглашения, я же варвар, слуги
моментально заставили всю плоскость столешницы блюдами, у меня потекли слюнки,
запахи и ароматы сшиблись, заставили ноздри трепыхаться, а в животе кишки
встали по кругу под стенками, готовясь на лету хватать падающие куски мяса.
Передо мной опустили огромного прожаренного гуся на
серебряном подносе. От гуся шел восхитительный пар, я схватил нож и вилку,
сделал надрез. Из ущелья выстрелило с ума сводящим ароматом, я зарычал, отрезал
кус, отшвырнул нож и вилку, ухватил обеими руками. Горячий сок побежал по
пальцам к самому локтю, я перехватил его на пути языком
