Как же они воду туда таскают, подумал ошарашенно. Не иначе
как колдуны ее заставляют подниматься самотеком. А дрова? Ну, с дровами
проще, тут тепло. Да, но как мясо готовят?.. Наверное, внизу, во дворах…
К его удивлению, ромеи разговаривали бойко
по-славянски. Сперва почудилось, что ослышался, но понимал всех так ясно, что
не утерпел, осмелился остановить одного, который показался попроще:
– Слушай, парень, я в Царьграде аль еще в Киеве?
Молодой мужик засмеялся, довольный, даже грудь выпятил:
– Нравится здесь?
– Еще бы!
– То-то. Погоди малость… Эй, Збыслав! Поди сюды!.. Тут
новенький…
С той стороны улицы к ним направился залитый солнцем
витязь в дорогом железе, высокий и статный, с открытым чистым лицом. Шлем на
нем был ромейской работы, как и кольчуга, на поясе меч в украшенных камешками
ножнах, сапоги с серебряными пряжками, кольчуга трещит, раздираемая широченными
плечами.
– Збыслав Тигрович, – назвался он. –
Я охраняю квартал, так что не обессудь за вопросы… Кто ты и по какому
делу?
Залешанин помялся, развел руками:
– Да так… поглядеть… заморская страна все же…
Витязь, назвавшийся Збыславом, недоверчиво оглядел его с
головы до ног, зацепился взглядом за торчащую из-за плеча рукоять палицы, но
смолчал, хотя Залешанин чувствовал, что молодой богатырь уже мысленно взвесил
его оружие, прикинул по своей руке.
Збыслав наконец остро взглянул ему в глаза:
– Не хочешь говорить? Дело твое. Я спрашиваю затем, что
ежели понадобится помощь… Нас здесь мало, друг другу помогаем.
Залешанин развел руками:
– Ничего себе мало! Я уж думал, что я ненароком приплыл
обратно в Киев!
– Так похоже? – удивился Збыслав.
– Да нет, калякают все по-нашему.
Збыслав довольно усмехнулся:
– Здесь все дома в квартале скуплены нашими купцами.
А где и достроены. Его так и зовут – Славянский. А вон там,
дальше, крыши Армянского. Вот там точно не поймешь. Да они сами друг друга не
понимают, только вчера десять человек зарезали только за то, что не так их
святую книгу читали… На всякий случай помни: меня зовут Збыслав, я старший сын
Зверодрала, старейшины квартала. Род наш зовется Тигровичами, ибо наш
прародитель… Ну, это как-нибудь в другой раз. Если нужна будет помощь, заходи.
Залешанин поколебался, но негоже впутывать других, когда за
ним вскоре могут погнаться люди с длинными ножами, но совсем не повара.
– Благодарствую, – сказал он с чувством. – Вы все
при деле, а я так… глазенап просто…
– Ты не робей, – сказал Збыслав
покровительственно. – Это мы в Киеве друг другу глотки рвем, а тут
помогаем. Нас мало… ну, если сравнивать со всем Царьградом. Армяне поддерживают
армян, а вон там еще Иудейский квартал… отселе не видно, те тоже друг дружку
отовсюду вытаскивают!
Залешанин усомнился:
– Армяне армян – понятно, иудеи иудеев – этого и в
Киеве насмотрелся, но чтоб наш славянин помог другому – ни в жисть не
поверю!
Збыслав слегка смутился, Залешанин понял, что попал в
яблочко. Прихвастнул перед простаком, пусть совсем опустит нижнюю челюсть до
пояса, а то и до земли.
– Все же тут живут дружнее, чем в Киеве, – сказал
Збыслав хмуро. – Чужих много, с ними тоже грыземся.
– Понятно, – согласился Залешанин. – Понаехало их
всяких в Царьград!.. Где, говоришь, постоялый двор?
– Тебе лучше пойти к Ваське, – сказал Збыслав,
поправился: – Василию, сыну Волка.
– Грек, что ли?
– Нет, наш. Только веру ихнюю принял для виду, чтобы куда-то
там пролезть в Царьградской общине. Имя дурацкое, непривычное, как и все здесь:
Иваны, Петры, Сидоры… Тьфу! Но здесь для дела нас хоть горшками зови, лишь бы в
печь не совали… Понял?
– Спасибо, – сказал Залешанин. – Чего не понять?
В каждом селе свои порядки. Не мое дело греков на свой лад переделывать.
Я свое сделаю и уеду, а они пусть тут хоть иванятся, хоть петрятся, хоть
сидорничают. Лишь бы нас не трогали. Спасибо!
– Еще увидимся, – ответил Збыслав.
Залешанин шел, а лопатки сводило от острого взгляда, что
прощупывал его мышцы, придирчиво мерил ширину плеч, трогал палицу так, что та
ерзала в ременной петле.
Глава 23
Это был дворец, а не постоялый двор. Каменный забор, высокие
ворота с медными бляшками, широко открытые, двор тоже вымощен камнем, а в
родном Киеве даже во дворе княжеского терема лишь неотесанные бревна уложены
рядком, иначе весной в грязи утонешь, как тонут окраинные улочки.
Здесь три поверха, а всего лишь постоялый двор, а не терем
ихнего императора, конюшня тоже из камня, такую просто так не спалишь. Тут все
из камня, не надо каждый год подновлять венцы, заменять сгнившие бревна
свежими. Эту конюшню выстроили, может быть, лет сто назад, а то и триста. И ничего,
стоит.
Скрывая робость, поднялся по каменным ступеням. Из
распахнутой двери валило теплом сладких щей, наваристыми кашами, знакомыми
запахами мяса, рыбы, только не слышно пьяных воплей, какие обычно слышишь,
проходя мимо любой корчмы в Киевщине. Не слышно треска разбиваемых о головы
лавок, сухого хруста глиняной посуды.
Он перешагнул порог, в недоумении повертел головой. Народу
полно, неспешно едят и пьют, но никто даже не задирается, песни не поют, хотя
вон кувшин на столе, а у тех пятерых мужиков даже два… Чудно, даже тревожно…
Опасливо поглядывая по сторонам, он прошел тихонько через
корчму, на нижнем поверхе у каждого постоялого двора корчма, на той стороне у
очага с тушей кабана на вертеле в задумчивости грелся чернобородый мужик в
ромейской одежде, но со славянским передником из кожи.
– Чего тебе? – спросил он угрюмо.
– Узнаю своих, – ухмыльнулся Залешанин. – Родным
запахло… Как еще в морду не бьют!
– И это будет, – пообещал мужик еще угрюмее, он
скривился, оглядел Залешанина с отвращением. – Никак комнату надо?
А потом еще и жрать да пить захочется?
– Такой уж я человек, – развел руками Залешанин. –
Каждый день привык что-то да есть, хоть раз в сутки спать… Сам не знаю, что
стряслось. Заболел, видать.
– Эх, – сказал мужик еще угрюмее, хотя Залешанин был
уверен, что мрачнее уже быть не может, – переводятся настоящие… По неделе
могли скакать без сна и жратвы! Не о брюхе думали, а о славе, чести,
доблести!.. У тебя деньги-то есть? Бесплатно на городской площади только в
медного быка сажают. Да еще на кол или в петлю задурно…
Залешанин выудил из кармана небольшой кошель:
– Сейчас посмотрю.
Хозяин хмуро наблюдал, как приезжий пытается неумело открыть
заморский кошель, сказал с еще большим презрением:
