Что бы это ни было, оно прошло мимо и продолжало двигаться вглубь, оставляя след странных звуков. Скрипов и треска. Мертвых звуков.
Окраска твари изменилась опять, ее щупальца расслабились и раскрутились по воде.
Случайное течение подняло животное на расстояние ста футов от поверхности, и его глаза вобрали мерцающие блики серебра звезд. Так как свет мог означать добычу, тварь позволила себе подняться в направлении его источника. Когда животное было в двадцати футах от поверхности и на его движении начало отражаться волнение наверху, оно почувствовало что-то новое — нарушение, препятствие в свободном течении воды, перемещающееся вместе с водой, но не движущееся самостоятельно, плывущее по течению, держащееся на поверхности воды, но не являющееся частью ее.
Теперь существом управляли два импульса: импульс убить и импульс насытиться. Голод взял верх, голод, который становился все более и более острым по мере того, как животное тщетно искало добычу в глубинах моря. Когда-то голод был простым намеком, сигналом кормиться, и существо реагировало на него по заведенному порядку — кормилось, когда желало того. Но теперь пища была предметом охоты, потому что добыча стала редкостью.
Животное вновь было наготове: но не для защиты, а для нападения.
4
Гриффин запустил сигнальную ракету, и, держась за руки, они наблюдали за желтой дугой и яркой вспышкой оранжевого цвета на фоне черного неба.
Затем их взоры вновь обратились к тому месту, где недавно было судно. Несколько смытых с палубы предметов проплыли мимо них раньше — подушки с сиденья, резиновый кранец, — но теперь не было ничего, никакого признака того, что судно когда-либо вообще существовало.
Элизабет почувствовала напряжение, твердость в руке Гриффина, она прикрыла ее своими руками и проговорила:
— О чем ты думаешь?
— Я упражнялся в старой избитой игре «если бы только».
— Что?
— Ну, ты знаешь: если бы только мы вышли на день раньше или на день позже, если бы ветер повернул, если бы нам не пришлось включать двигатель... — Он замолчал, а потом его голос зазвучал с горечью: — Если бы только я не был таким проклятым лодырем и не поленился залезть под палубу, чтобы проверить эту трубу!
— Перестань, Говард.
— Хорошо.
— Никто в этом не виноват.
— Наверное, так.
Она была права. Даже если и нет, то, чем он занимался, было бессмысленно. Хуже, чем бессмысленно.
— Эй, — сказал он, заставляя себя быть бодрым. — Я тут подумал кое о чем. Помнишь, когда Роджер продал нам страховку? Помнишь, мы хотели самый дешевый страховой полис, какой только могли получить, а он сказал: нет, мы никогда не сможем вновь построить деревянное судно таких размеров в наши дни за такую сумму, и заставил нас подписаться на самую большую страховку. Помнишь?
— Кажется, да.
— Конечно, помнишь. Суть дела в том, что судно застраховано на четыреста пятьдесят тысяч долларов. Мы бы никогда не получили столько от продажи.
Элизабет понимала, что он делает. Она была рада и хотела что-нибудь сказать, но плот сорвался с верхушки волны и скользнул во впадину.
Они начали опрокидываться. Элизабет так и знала — им не под силу помешать стихии. Она взвизгнула. Затем плот выровнялся и мягко взлетел на следующую волну.
— Эй! — Гриффин придвинулся к жене и обнял ее за плечи. — Все нормально. У нас все хорошо.
— Нет, — выдохнула она ему в грудь. — У нас ничего не хорошо.
— О'кей, у нас не хорошо. Чего ты боишься?
— Чего я боюсь? — набросилась она на него. — Мы находимся посреди океана, посреди ночи на плоту размером с крышку от бутылки... и ты спрашиваешь меня, чего я боюсь? А как насчет смерти?
— Смерти от чего?
— Ради бога, Говард...
— Я серьезно. Давай обсудим.
— Я не хочу ничего обсуждать.
— У тебя есть более подходящее занятие? Ну давай. — Он поцеловал жену в голову. — Давай выведем страхи наружу и разделаемся с ними.
— Хорошо. — Элизабет сделала глубокий вдох. — Акулы. Можешь называть меня паникершей, но я в ужасе от мысли об акулах.
— Акулы. Хорошо. О'кей. Мы можем забыть о них.
— Скажешь тоже!
— Нет, послушай. Вода холодная. И во всяком случае, японцы и корейцы выловили большинство из них. И если даже какая-нибудь крупная акула все-таки приплывет сюда, то, пока мы находимся на плоту, мы не выглядим, не пахнем и не воспринимаемся ею как что-либо, чем она привыкла питаться. Что еще?
— Предположим, шторм...
— Хорошо. Погода. Никаких проблем. Прогноз хороший. Сейчас не сезон ураганов. Даже если придет шторм с северо-востока, то плот почти непотопляем. Самое плохое, что может случиться, — он перевернется. Если это произойдет, мы опять выправим его.
— И будем плавать без конца, пока не умрем от голода.
— Этого не произойдет. — Гриффин был доволен — он обнаружил, что чем больше говорил, тем больше ему удавалось разогнать свои собственные страхи. — Первое: ветер гонит нас обратно к Бермудам. Второе: суда ходят туда и обратно каждый день. Третье: худший случай — к вечеру понедельника дети и... как их там... ну, эти, из торгового агентства, заявят, что мы пропали, а радио гавани Бермуда знает о нас все. Но до этого не дойдет. Вот этот малыш выкладывает за нас свою душу, подавая сигналы. — Гриффин похлопал по ящику аварийного радиомаяка. — Первый же самолет, который пролетит над нами, вышлет кавалерию, которая, как известно, всегда приходит на выручку. Возможно, это уже сделано.
Элизабет помолчала немного, а потом проговорила:
— Ты веришь всему этому?
— Конечно, я верю всему этому.
— И ты не боишься?
Он прижал ее к себе и сказал:
— Конечно, боюсь.
— Хорошо.
— Но если ты ничего не предпринимаешь по поводу пришедшего страха, не рассеиваешь его разговором, не заменяешь его чем-нибудь другим, он пожирает тебя.
Элизабет опустила голову мужу на грудь и потянула носом. Она уловила запах соли, пота... и успокоения. Она услышала запах двадцати лет своей жизни.
— Так... — произнесла наконец она. — Значит, ты желаешь пофлиртовать?
— Правильно, — рассмеялся он. — Перевернуть плот в приступе страсти.
Они оставались в таком положении, прижавшись друг к другу, а плот медленно дрейфовал к югу, гонимый ветром. Звезды на небе, казалось, танцевали в сумасшедшем согласии с ними, кружась и опускаясь вместе с движением плота, но всегда неуклонно двигаясь на запад.
