Сова, уже израненный, опустился на колено, так сразил еще
двоих. Попробовал подняться, но сразу в затылок ударили тяжелым. Он рухнул вниз
лицом, изо рта плеснула кровь. Странно, сознание не померкло, хотя в голове
стоял грохот, кровь заливала глаза. Грудь вздымалась тяжело, с хрипами, всякий
раз больно кололо в боку. Там была широкая рана, разрубленное ребро высунулось
красным концом наружу. Когда он задевал локтем, по телу стегала такая дикая
боль, что кусал губы. Врагов осталось около трех десятков, и он знал, что уже
умирает. Боги не берут в вирий как тех, кто сражался плохо, так и тех, кто
сражается не до последнего дыхания. Но он сражался до конца, и боги видели, как
много пало от его руки. И он может теперь умереть с честью…
Он оглянулся на лязг и грохот. В двух десятках шагов
будто ревущий смерч разбросал группу чужих воинов. Там были лязг, крики, звон и
треск разбиваемых щитов. Трое смуглых разом упали навзничь, через них прыгнул
ревущий, как раненый медведь, молодой гигант с золотым чубом. Красный от крови,
хлещущей из ран, он набросился на отступающих, хотя их было с десяток, бешено
рубил двумя мечами, себя не берег, спину не защищал, рвался вперед, и Сова ясно
видел, что юный князь русов жаждет умереть, продвигаясь вперед, нанося удары,
пока жизнь не истечет из его тела вместе с горячей кровью.
Он не должен умереть раньше меня, ужалило злое чувство прямо
в сердце. Он, который спас меня… Да что меня, спас тех, кто пошел за мной.
Я все еще в долгу. Все еще… Он чувствовал, как пальцы уже стиснулись на
рукояти топора, скользкой от крови. Попробовал напрячь мышцы, но от боли в
глазах стало как в беззвездную ночь. Надо драться, когда тело будет таким, как
сейчас у него бок, когда кровь зальет глаза, когда острая боль затмит белый
свет, но его руки, зубы, когти должны убивать и убивать. До последней капли
крови. До последнего вздоха.
Под яростным натиском Руса иудеи подались, но сразу четверо
начали заходить со спины. Если Рус и заметил их, то все равно рубил и рубил
впереди, весь залитый потом и кровью, явно жаждет умереть с мечом в руке, ибо
мертвые сраму не имут, а живому еще предстоит взглянуть в глаза своему народу…
Сова прохрипел:
– Слава!
Нечеловеческим усилием он воздел себя на ноги. Да, не
удалось ему свершить то, о чем мечтал втайне. Стать при молодом князе
советником, наставником его детей, учить их воинской премудрости, знанию других
стран и народов, охранять самого князя – больно молод, такого беречь надо
еще долго, пока не взматереет по-настоящему, ему-то видно, что князь хоть и
повзрослел быстро, но внутри нежен, как ребенок…
Тело свое не чувствовал, оно стало деревянным, и он так же
деревянно двинулся к схватке, видел сквозь залитые кровью глаза то небо, то
землю, но чужие спины приближались, и в какой-то миг его меч заученно пошел
вниз, быстро и смертоносно, на миг с чмоканьем завяз в еще живом теле. Сова
заставил себя превозмочь слабость и выдернул меч, нанес другой удар, отразил,
ударил снова, руки будто сами бросали тяжелое лезвие, он шагал, рубил, смутно
чувствовал, как в плечо с силой вонзилось копье, но заметил лишь потому, что
мешало взмахам меча, потом в раненый бок вонзилось еще одно раскаленное, как в
горне, он чувствовал, когда острое железо пробило горячее сердце, как внутри
лопнуло, а кровь брызнула освобожденно, но и тогда успел сразить еще одного,
ранил другого, а когда колени подломились и красная земля метнулась навстречу,
счастливая улыбка раздвинула мертвые губы. Как хорошо отдать долг…
Руса шатало, в голове стоял гул, а правая рука онемела по
плечо. Стоял шум водопада, тяжелые камни скрежетали по гранитному ложу, и не
сразу понял, что это его хриплое дыхание, а багровый закат – кровь,
стекающая со лба на глаза.
Оглянувшись, он увидел, как совсем близко Моряна ухватила
ближайшего стража, ударила о столб. Хряснуло, столб вздрогнул, страж пополз,
как мокрая тряпка, вниз, а ее пальцы молниеносно выхватили нож из-за его пояса.
Второй страж пытался запоздало забежать с другой стороны, но богатырка зарычала
по-звериному, страж помедлил, и ей хватило мгновения, чтобы двумя мощными
ударами перехватить веревки и на другой руке.
– Не сметь… – прошептал Рус в отчаянии. – Я… сам…
Из красного тумана вырисовались три человеческие фигуры.
Сердце Руса вспыхнуло жизнью, но услышал речь, и колени подогнулись. Иудеи!
И хотя из-за крови, текущей со лба, не видел всего поля, он чувствовал,
что уже остался один.
Взмахом ладони смахнул кровь и пот. Глаза еще щипало, но
видел, как все поле, как красными маками, усеяно трупами. Кровь вытекала из
страшных ран и накапливалась в ямках, собиралась в темно-красные лужи. Ни один
не двигался, а это значило только одно: живых не осталось. Даже иудеи дрались
так, что падали не ранеными, а уже мертвыми.
С трех концов поля к нему медленно брели, переступая
через трупы, пятеро. В их руках были мечи, и лишь по этому Рус понял, что
идут враги. Ближе всех был залитый кровью очень высокий воин в клочьях
медвежьей шкуры на поясе. Двигался он устало, но Рус понял, что если и ранен,
то легко, а забрызган кровью сраженных им русов. В сердце вспыхнула лютая
злоба. Это тот, который мог бы не сражаться!
Чужак подошел, ноги его по щиколотку погружались в красную
грязь. Широкое лицо в старых шрамах было измученным. Русу даже улыбнулся: без
злобы, но как воин воину, которого сейчас убьет. Голос, и без того хриплый,
звериный, прозвучал так дико, что в нем почти не осталось ничего человеческого:
– Ты дрался хорошо… Твои предки горды тобой.
– Ты ж не иудей! – вырвалось у Руса.
– Сейчас… иудей, – возразил Роговой Медведко. –
Мужчины… в беде… надо…
Рус сделал вид, что собирается ударить топором, щит выставил
для защиты ног, однако лишь швырнул ему щит в лицо, а сам прыгнул в сторону,
побежал. Справа подходили двое, слева только один, еще один тяжело ковылял в их
сторону из глубины поля. Рус прояснившимся сознанием видел всех разом и
бросился направо.
Моряна, отбиваясь от набежавших мужиков, сумела нагнуться,
Рус на бегу видел даже искорку на лезвии ножа, когда она перерубила веревку на
ногах. Двое повисли на ее плечах, она отшвырнула мощным рывком, сделала шаг, но
занемевшие ноги дрогнули в коленях. Мужики навалились снова, она с диким
рычанием бросила их наземь… и сама рухнула вниз лицом с криком удивления,
ярости и боли.
Те двое впереди Руса замедленно подняли оружие, и он понял,
что не ошибся: эти измождены больше всех. Они опасны лишь, когда собрались бы
все пятеро…
Нагнетая кровь в руки, он двигался нарочито быстро и
неожиданно, сам не успевая угадать своих ударов. Раздался звон железа, первый
рухнул сразу, второй успел закрыться щитом, и топор Руса пробил его в самой
середке с такой силой, что разрубил и голову до нижней челюсти.
– Слава! – вскрикнул он хрипло.
Топор выдернул с трудом, побежал, на ходу освободился от
обломков щита, ускорил бег, прыгая через трупы, не давая себе оскальзываться.
Иудей, что шел навстречу, остановился, выставил меч, грудь загородил щитом. Рус
замахнулся топором, неожиданно обогнул, ибо там едва брел еще один, он только
успел поднять голову, как топор Руса обрушился ему навстречу, лезвие сладострастно
врубилось в живую плоть, чавкнуло, хрустнули перерубленные кости, и рука вместе
с плечом упала на землю.
