Похоже, он прочел это в ее глазах, смолчал, только засопел.
Асмунд и Рудый громко разговаривали, чокались полными кубками, пили, вспоминали
былые походы. Асмунд придвинул к Ольхе полный кувшин:
– Княгиня, отведай! Настоящее ромейское.
Рудый пихнул его локтем:
– Пожалуй, она еще не пьет прямо из кувшина.
Асмунд захохотал и, опережая Ингвара, налил в кубок Ольхи
темно-красного, похожего на кровь, вина. Запах защекотал ноздри, она опасливо
пригубила сказочный напиток.
Она видела, как пришли трое с бубнами и двое с длинными
трубами, но не обратила внимания, скоморохи везде одинаковы, однако бубен
стукнул раз-другой, и ее сердце непроизвольно стукнуло в ответ. Заревела труба,
хрипло и протяжно, совсем не музыкально, и Ольха ощутила, как в ее усталом теле
вздрогнули какие-то жилки.
Еще двое начали стучать в бубны. Сперва тихо, затем все
увереннее, начали ускорять удары. Второй трубач поднес свою деревянную дудку к
губам, надул щеки. Ольха вздрогнула от нового рева – чем же он хорош, хриплый и
злой? – в это время среди собравшихся пошло движение.
Красивая миссионерка, поляница, как назвала ее для себя
Ольха, встала и вошла в освободившийся круг. Замерла на миг, выпрямившись и
глядя перед собой надменно, ее ноги переступили дважды, и она начала танец, от
которого мурашки побежали по спине Ольхи.
Танец должен быть плавным, женщины должны двигаться аки серы
утицы, смотреть сладко и покорно из-под полуопущенных ресниц, ни в коем случае
не прямо в глаза, а то сочтут бесстыжей, помахивать платочком. А эта прямо как
танцующая змея, не скрывается, двигается резко, угловато, нарочито застывает в
конце каждого движения, как вмерзшая в лед лягушка!
Не успела черноволоска пройти круг, как из-за стола вылезли
двое из старшей дружины. Волосы до плеч, на лбу по обычаю русов перехвачены
широкими обручами. Из серебра, судя по цвету, с богатым узором, затейливыми
насечками. Оба рослые, как все в старшей дружине, поджарые и перевитые тугими
жилами. Они начали пляс, глядя друг на друга вызывающе, будто готовились к
схватке. Бубны били громко, горяча кровь, а от хриплого рева она просто
вскипала.
В палате уже все смотрели только на танцующих. Кто-то начал
размеренно бить в ладоши, постепенно и другие оставили яства и выпустили из рук
кубки. Воздух начал вздрагивать от одновременных ударов в широкие ладони, и это
странно и волнующе вплелось в дикую музыку.
Женщина ходила в танце, не сгибая спины, между двумя
воинами, а они словно бы боролись за ее внимание. Ольха стиснула кулачки.
Никогда не видела такого странного танца, отвратительного и одновременно
такого… волнующего.
Ни разу не поклонилась даже князю, отметила Ольха
восхищенно. Смотрит дерзко, будто он перед ней и не князь вовсе. Или она
настолько выше, что для нее одинаково: смерд ли, раб или князь. И танцует
гордо, надменно. Что дивно, так эти двое мужчин тоже не сгибают спин. Никто не
пошел вприсядку, не кувыркнулся, не пал на руки!
В бубны начали бить чаще, а хриплый рев труб стал громче.
Танец ускорился. Женщина была без оружия, но в каждом движении таилась сила,
опасность.
Двигались ритмично, одновременно, их рисунок танца был
удивителен и одинаков, как узор на рушнике. Ольха смотрела завороженно,
выронила из ослабевших пальцев ножку утицы, а отрок не подобрал, тоже не мог
оторвать глаз.
Мужчины одновременно подпрыгивали, выкрикивали что-то на
русском языке, с размаха падали на колени, только на одно, но и тогда спины
оставались гордо выпрямленными, а смотрели вызывающе.
Еще двое воинов, переглянувшись, вылезли из-за стола и
присоединились к танцующим. Трубы ревели хрипло и торжествующе. Женщина
улыбалась хищно и победно. Мужчины падали перед ней на колени, вздымали руки, а
она танцевала, и ее власть над ними становилась все более явной.
Ольха не замечала, как задержала дыхание, а ее кулачки
сжались так, что ногти впились в ладони. Полжизни бы отдала, только бы уметь
танцевать. Танец – это зримое колдовство. И сразу видно, как под твои чары
подпадают самые-самые стойкие…
Женщина улыбалась Олегу, но улыбалась недобро, даже не
прикидываясь, не надевая личину. В ее глазах была неприкрытая угроза. И Ольха,
холодея от сладкого ужаса, понимала, что это не только в танце. Женщина в самом
деле враг великому князю и вовсе этого перед ним не скрывает.
– Как зовут? – шепнула она.
Ее губы едва колыхнулись, однако сквозь рев труб и
оглушающие удары бубна Ингвар услышал, переспросил:
– Кого?
– Эту… миссионарку.
– Миссионерку. Гульча. Ее зовут Гульчей.
– Странное имя… но красивое.
– Если полностью, то – Гульчачак. По-ихнему, это
какой-то редкий цветок. Но у нас кличут Гульчей. Еще говорят, что она колдунья.
Даже в змею оборачиваться умеет!
Не зря говорят, подумала Ольха. По спине густой стаей
побежали злые мурашки. В каждом движении этой женщины есть нечто
завораживающее, от большой и сильной змеи. А в глазах, которые не отрывает от
великого князя, уже не таится, а кричит о себе явная угроза. Неужели он,
прозванный Вещим, не видит?
Трубы взревели в последний раз. И разом умолкли. Бубны
гремели уже так часто, что слышался только непрекращающийся громовой раскат, и
после дюжины все убыстряющихся поворотов женщина внезапно застыла в такой
гордой позе, какую Ольха ранее не могла даже вообразить. Все четверо мужчин
стояли, опустившись на колено и прижав правые ладони к сердцу. Лица были
обращены к женщине. Бубны разом умолкли. Ольха кусала губы, готовая
разреветься. Эта женщина… она будто бы танцевала и за нее, плененную, но не
сломленную. И ее душа, душа древлянской княгини, тоже гордо вскидывает голову.
И выпрямляет спинку. Там, глубоко внутри.
Женщина улыбнулась победно, вернулась за стол. Ее
иссиня-черные волосы падали на хрупкие плечи, закрывали прямую спину. Отроки поспешно
сменили перед ней блюда, наполнили кубки. Она искоса посматривала в сторону
великокняжеского трона. Ольхе показалось, что в глазах великого князя
промелькнула боль. Однако это могло показаться, ибо сразу же он поднялся, кубок
высоко в руке, голос мощный и сильный:
– Пьем за здоровье воеводы Лебедя! Его дружина
доблестно отстояла земли тираспов от войска волохов!
Лебедь поднялся насупленный, он и за столом не снял
кольчугу, небрежно поклонился, угрюмо зыркая по сторонам запавшими глазами
из-под выступающих надбровных дуг, молча осушил рог с вином и сел.
Ольха поморщилась:
– Невежда… Ни доброго слова. У нас бы такого не
пожаловали.
– И у нас не жалуют, – усмехнулся Ингвар. –
Потому он редкий гость за столом князя. Зато на войне незаменим… Его не любят даже
друзья, всем в глаза режет горькую правду-матку, а кому это нравится? Нам всем
бы послаще! Но уважают и доверяют ему даже враги.
