– Вы тоже деятельница науки или великая чародейка? – спросила я по возможности вежливо. Никогда не приходилось мне беседовать с ожившими портретами, и каких ждать от них гадостей, я не представляла.
– Я-то? – Она усмехнулась карминовыми губами. – Я единственная, кто имеет полное право висеть на стенах этого замка. Ибо прапрадед нынешнего владельца замка был рожден мною от воеводы Дрэкулы. Имя мне – домна Фистула, и я не утруждала себя бесплодными поисками вечной жизни, как эти ученые дураки. Достаточно заключить договор с кем надо, и он заключит тебя в картину. Собственно говоря, поместить душу в картину может любой мазила, если он достаточно искусен в своем ремесле. Но лишь при наличии договора можно выходить из полотна и передвигаться...
– А это, случаем, не магические врата, домна Фистула?
– Что вы, милочка, порядочный призрак такой пакостью не пользуется.
– Мне показалось, что нынешние обитатели замка призраков не очень-то ценят.
– Вот-вот... – она надулась. – Это все гадкий докторишка... и другие. Им нужны, чтоб обрести силу и бессмертие, кровь и прочие гадкие отходы мерзейшей плоти. Или вы тоже полагаете, что призраки в сверхъестественной иерархии стоят на низшей ступени?
– Напротив, домна Фистула, я верю, что призраки очень на многое способны.
Еще бы мне в это не верить! На моих глазах армия призраков едва не погубила империю, а возможно, и всю Ойойкумену. Правда, те призраки вырвались с Того-еще-Света, а эта дама всего лишь вышла из рамок.
– Они тут все помешаны на крови, – продолжала домна Фистула. – Кровь... терпеть не могу крови с тех пор как Дрэкула меня зарезал. Правда, мой потомок этого пристрастия не разделяет, но, увы, его вкусы еще более экстравагантны. А вот мы и пришли!
Мы остановились этажом выше известного мне Малого зала. Домна Фистула зависла над полом.
– А позвольте поинтересоваться, куда мы пришли?
Она настолько удивилась, что на какой-то миг стала скорее прозрачной, чем призрачной.
– Как? Разве вы явились сюда не за тем же, что и все остальные женщины? Хотя там, кажется, занято... – Она вновь взмыла над полом и поплыла по направлению к двери, из-под которой выбивался слабый свет. Должно быть, в комнате горели свечи.
Она тоже не уточнила, зачем женщины сюда являются, и мне оставалось только гадать. Бедный Генрих, вампир-инвалид, жаловался мне, что женщины его преследуют, надеясь от укуса заразиться вечной молодостью. И граф Дрэкула что-то плел о высокородных дамах, которые являются в замок исключительно по ночам. Не связано ли это со всеобщим помешательством на вечной жизни, силе и тому подобном? Тем более что парочка традиционных вампиров в замке имеется.
Дверь слегка отворилась, и домна Фистула то ли растаяла в воздухе, то ли взмыла под потолок.
Поначалу мне показалось, будто передо мной воздвиглась статуя работы одного из перворимских мастеров. Я таких мраморных богов и героев немало повидала в своих странствиях, в Тур-де-Форсе в том числе. И это явление меня ничуть не удивило. Если тут портреты разговаривают и даже скандалят, то почему бы статуям не двигаться?
И выглядел он в точности как статуя – слишком безупречного сложения для живого человека, что позволяла оценить набедренная повязка, составляющая всю его одежду (в Сильватрансе климат довольно теплый, но не настолько, чтоб люди здесь расхаживали голяком). Да и с лица он был вылитый Перегной, любовник перворимского императора Сутрапиана, с древности почитавшийся как эталон мужской красоты. Известно, что Сутрапиан восполнял недостачи в госбюджете, поставив на поток торговлю статуями Перегноя, каковой скончал живот свой совсем молодым, задохнувшись паром в термах с похмелья. Поэтому изображения этого красавца в свое время намозолили мне глаза в самых разных странах.
– А вот и ты, моя прелесть, – сказал псевдо-Перегной безупречно поставленным баритоном. – Истомилась небось с самого утра?
Я прищурилась. Нет, это был не статуй, а голый мужик с полотенцем на чреслах. Смазлив, правда, до чрезвычайности.
– Ты о чем?
– Как о чем? Чего хочет женщина? Чтоб ее любили. И ради любви вы все приходите сюда, и ни одна не уходит обиженной. Спальня, правда, занята, но ничего, на подоконнике много места. Иди ко мне, я тебя обрадую!
– Тоже мне, радость нечаянная. Не слишком ли много на себя берешь?
– Для меня никогда не бывает слишком много, не бойся этого. Ничего не бойся, время страхов и сомнений прошло. Ты долго шла ко мне сквозь испытания и муки, но наконец обрела, что искала.
На кого другого это, может, и подействовало бы. Но он не учел одного. Я терпеть не могу чересчур красивых мужчин. Они меня раздражают. Я вовсе не являюсь сторонницей распространенной теории, будто мужчине достаточно быть чуть покрасивей монстра, но, согласитесь, безупречных красавчиков лучше оставить в качестве моделей для скульпторов и тех, кто малюет вывески торговцам душистыми водами.
– На кой мне тебя, гунявого, – процедила я, – у меня свой муж хорош.
Он нахмурился, на гладком челе прорезалась складка.
– Так ты... как это называется... мономанька... нет... одногалка? А! Однолюбка! – складка на челе разгладилась. – Ничего, это мы исправим. Сейчас ты познаешь наслаждение, которое превыше всех корон мира... – Он потянулся к полотенцу.
Нет, как вам это понравится? Я снова разозлилась на Гверна. Он вечно ревновал меня без всякой на то причины. А теперь, когда меня и в самом деле соблазняют и у него есть прекрасный повод защитить мою честь, его неизвестно где носит. Но ничего, справлюсь и сама. Я вооружена, а у этого типа все оружие – то, что под полотенцем. На него он и рассчитывает. И напрасно.
– Эй, ты как предпочитаешь, чтоб тебе самое дорогое ножом отчекрыжили или сапогом раздавили?
Его лицо дернулось.
– Ах, ты из тех, кто получает удовольствие, причиняя боль? Так бы сразу и сказала, domina!
Ну вот, то домна, то домина... А он, похоже, по-хорошему не понимает. Что ж, придется поучить его обращению с дамами. Пожалуй, не стоит применять оружие. Обойдемся сапогами. Для начала – то, что пообещала. Потом сломать челюсть и, может, пару ребер. И хватит. Я не кровожадна.
Но прежде чем я успела приступить, из-за двери послышалось:
– Дорогой, где ты? Твоя незабвенная скучает!
И в коридоре показалась молодая особа, вполне недурная собою, в белокурых локонах и прозрачной кружевной рубашечке, не скрывавшей ее прелестей. Прелестей было в изобилии. Она сделала несколько шагов на цыпочках – холодно ей, верно, было босиком, и вытаращилась на меня.
– Псякрев! – воскликнула она с акцентом, который распознавался безошибочно. – Это что за чучело?
Поскольку меня в жизни и не так обзывали, я кротко промолчала. Тем более что дама продолжала визжать.
