— Не значит ли это, что Змеиное Болото принимает мои условия?
— Да. Но не радуйся, служанка Богини, и не думай, что ты победила нас, и мы идем под твою высокую руку. Семь дней, по числу семи великих звезд, осененных могучими силами, и семи духов бездны в семи преисподних, предавались мы молитвам и посту, взывая к Богине, дабы она, в неизреченной мудрости своей, просветила нас. И на восьмой день сморил нас сон, и во сне мы слышали голос Богини, ибо если бы она явилась нам наяву, ГО слава ее сожгла бы нас.
Умно, подумала я, неплохо. И богохульства нет, и лицо не потеряно. Сомнительно, что она сама дошла до такого решения. Но послушаем ее дальше.
— Вот волеизъявление Той, что несет гибель и исцеление! Отныне неугодны на ее жертвеннике кровь людских первенцев, а также мужественность тех, кто кощунственно хотел соединиться с Богиней браком через ее прислужниц. Но жертвенники не должны угасать ни на день, и все перворожденное по-прежнему посвящено Матери живых. Да принесет всякий верный ей первенцев от мелкого и крупного скота, лишенных порока, а также от домашней птицы! Пусть не закалывают они жертвы сами, как раньше делали в своих деревнях и среди пустыни — это неугодно Богине, лишь ее жрицы могут совершить обряд. А детей своих, как мужского пола, так и женского, беспорочных, рожденных первыми, пусть выкупают за цену, которую назначит Богиня. Первенцы животных выкупаться не будут.
— Какой же выкуп примет и не отвергнет Богиня? — осведомилась я.
— Пшеницу и просо, и горох, и мед, а также золото, серебро и самоцветы, ежели Богиня того пожелает, — на мой вопрос ответила не Горго, а Мормо, четко и ровно.
Я едва не хмыкнула. Сходные обычаи были у многих народов, и я недаром посоветовала Мормо заменить детей на животных — не такая уж я умная, просто кое-что слыхивала. Но выкуп первенцев — это было ново. Интересно, кто у них это придумал? Или и впрямь Богиня осенила? Потому что, если все пойдет гладко, от таких нововведений храм станет еще сильнее.
Кроме того, я сразу заметила лазейку в перечисленных Горго условиях. Они обязались не убивать детей и не оскоплять паломников. Л как насчет оскопления детей, родившихся при храме? Но спрашивать об этом в лоб не стоит.
— Чисты ли ваши намерения, жрицы Великой, и не говорят ли вашими устами Ночные с раздвоенным языком?
— Наши сердца открыты тебе, как и наши лица! — на сей раз звонким, отстраненным голосом отвечала Алфито. — Все небесное воинство смотрит с высоты и не допустит, Чтобы мы солгали, ибо видит нас мириадами глаз. Ежели не веришь нам, прикажи не сходить с этого места до наступления дня, и пусть Солнце, от которого мы всегда укрывались, сожжет нас!
А ведь они в это верят. Хотя бы некоторые. Горго так точно верит.
И словно в ответ, снова вступила Горго.
— Мы просим лишь об одном. Если ты решишь согласиться с нами, пусть паломницы и паломники из племен побережья вновь будут вольны посещать храм. Мы научим их новым законам и растолкуем то, чего они не поймут. А твоя стража, выставленная на дорогах, пусть остается. Пусть убедятся, что все дети, приносимые на алтарь Богини, будут возвращены матерям в целости и сохранности, а мужчины, которые придут помолиться Ей, мужчинами обратно и вернутся.
Разумеется, я не премину воспользоваться этим предложением. Но тут есть кое-что еще.
— Вы упомянули, что в храм могут приходить паломники из племен побережья. А если придут паломники из других племен? Из моего народа, например?
Чернильные глаза Горго вспыхнули.
— Ты уже отобрала наши прежние обычаи, попираешь нашу гордость. И народ отвращаешь от нас. Но тебе этого мало, Денница, ты уже и на храм наш посягаешь! Или у вас нет собственного храма, где вы можете молиться и возносить жертвы сообразно законам ваших земель? — Но ей удалось смирить вспыхнувший гнев. Или она просто устала. Богиня их ведает… Вдруг они и взаправду изводили себя постом?… Горго опустила голову. — Поступай, как знаешь. Мы в твоей воле.
— Вы в воле Богини, не моей — так же, как и я, и все люди в мире. И не называй меня именем звезды утренней, Горго. Я живу на Земле.
— Вы обе — вестницы Богини. И вслед за вами неотвратимо приходит солнце.
Но день минет, и снова тьма примет вас в объятья, и так будет до скончания веков. Не бойтесь, горгоны! Я не стану требовать от вас чрезмерной жертвы — чтобы вы встретили солнце с беззащитными лицами. Возвращайтесь к себе на болото. Я исследую то, что вы предложили, и если увижу, что ваши новые обычаи хороши, оставлю вас в мире. И тогда, может быть, вы станете приходить в наш город и увидите, что дневное лицо Богини не столь ужасно, как представляется из глубины подземелий.
Да будет так, — ответили горгоны.
- Да будет так, — повторил нестройный хор у меня за спиной.
Насчет того, что дневное лицо Богини не столь страшно, среди пустыни можно и засомневаться. На побережье жара не так беспощадна, как в песках.
В тени большой дюны я позволила своему отряду роздых — короткий, потому что не хотела медлить с возвращением в крепость.
Я спешилась, чтобы немного размять ноги. Подойдя к колеснице, увидела, что Ихет спит На ее дне, свернувшись клубочком. Ее, бедную, совсем сморило от жары и усталости. Кто-то, не знаю, Герион или Эргин прикрыли ее кон-ской попоной поверх платья из тканого возду-ха. И правильно сделали — с непривычки она могла заполучить сильные ожоги.
Я не стала будить Ихет. Двинулась прочь. И тотчас песок скрипнул за моей спиной. Я обернулась. Две темных фигуры на белой дюне. Келей, чуть поодаль Митилена. Я немного удивилась, увидев их рядом. Иное дело, если бы Келей пришел вместе с Хтонией. Или с Киреной — они превосходно ладили. Но Митилена?
— Недурное представление, а? — Келей ухмылялся, но как-то невесело. — Не хуже, чем в дорогих фригийских кабаках.
— Ты о чем? — Потом я сообразила, что он имеет в виду танец горгон. — Не знаю. Где не Вывала, там не бывала. Спорить не стану.
-Ты никогда не споришь. И так получаешь, что хочешь.
— А еще чаще то, чего не хочу, — буркнула я.
— Это неважно. Хотела или не хотела, а болотниц ты, похоже, скрутила. Тихой сапой, мягкой лапой… Мне нравится.
Ясно, почему Хтония или Кирена не пришли с ним. И не придут. Здесь дела не военные, а иные обсуждать они не станут.
— Ихи снова сказал бы, что великие дела с победы не начинаются.
— Ихи — молодой дурак!
— Хочешь сказать, что ты — дурак старый? — усмехнулась Митилена.
— Брысь, сквернословица! — беззлобно рявкнул на нее Келей, и она в самом деле отступила. — Будь я царем или князем каким, я бы может, с ним и согласился. Но я человек простой. И по мне лучшая победа — та, что досталась без сражения.
— Ты человек простой, и мысль эта — очень проста. Но чтобы дойти до нее, иным потребна вся жизнь. А большинство людей и вовсе не способны ее усвоить.
