Когда они принялись передвигать коробку с трудами по ботанике, дверь кабинета открылась и вошел пожилой человек с женщиной-переделанным.
— Анжи… — начал было Шекель, но женщина, катившаяся на неустойчивом металлическом приспособлении, начинавшемся там, где должны были быть ее ноги, поспешно покачала головой и сложила руки на груди.
Седой человек дождался, когда безмолвная сцена между Шекелем и Анжевиной закончится. Беллис, настороженно поглядывавшая на него, вдруг поняла, что именно он и приветствовал Иоганнеса, когда они прибыли в Армаду. Тинтиннабулум.
Он был мускулист и, несмотря на возраст, держался прямо. Казалось, что его старое бородатое лицо и ниспадающие на плечи седые волокнообразные волосы пересажены на более молодое тело. Он повернулся к Беллис.
— Шекель, будь добр, оставь нас на пару минут, — тихо сказала Беллис, но тут вмешался Тинтиннабулум.
— В этом нет нужды, — сказал он. Говорил он словно бы издалека — с чувством собственного достоинства, печально. Он перешел на хороший, хотя и с акцентом, рагамоль. — Ведь вы кробюзонка, да? — Беллис промолчала, но он легонько кивнул, словно бы услышав ее ответ. — Я говорю со всеми библиотекарями, в особенности с теми, кто, подобно вам, каталогизирует новые поступления.
«Что тебе известно обо мне? — пыталась понять она. — Что тебе наговорил Иоганнес? Или он, несмотря на нашу размолвку, оберегает меня?»
— У меня здесь… — Тинтиннабулум вытащил лист бумаги. — У меня здесь список авторов, чьи книги для нас особенно важны. Эти авторы очень полезны в нашей работе. Мы просим вас о помощи. Отдельные работы некоторых авторов у нас есть, но мы хотели бы найти еще. О других нам известно, что они написали труды, которые важны для нас. О третьих у нас нет достоверных сведений — только слухи. Как вы увидите, трое из них присутствуют в каталоге, и об этих книгах нам уже известно, но мы заинтересованы и в любых других… Возможно, какое-нибудь из этих имен всплывет в следующей партии книг. А может быть, их работы уже не один век хранятся в библиотеке, но затерялись на стеллажах. Мы тщательно проверили соответствующие разделы — биология, философия, магия, океанология, — но ничего не нашли. Но мы могли что-то пропустить. Каждый раз, когда вы заносите в каталог книги, будь то новые или старые, завалявшиеся за стеллажами, мы просим вас быть начеку. Две из них — те, что не из Нью-Кробюзона, — старые.
Беллис взяла список, полагая, что он длинный, и просмотрела его. Но в центре листа были аккуратно напечатаны лишь четыре имени, и ни одно ничего не говорило Беллис.
— Это самые главные, — сказал Тинтиннабулум. — Есть и другие. Вы получите более обширный список. Но этих четырех мы просим вас запомнить и искать их книги с особым усердием.
Маркус Халприн. Кробюзонское имя. Анжевина, неторопливо направившись к выходу вслед за Тинтиннабулумом, делала Шекелю тайные знаки.
Ул-Хагд-Шаджер (транслитерация), прочла Беллис. Рядом стояло оригинальное начертание имени — рукописные пиктограммы, в которых Беллис узнала лунную каллиграфию хадоха.
Ниже стояло третье имя — А. М. Фетчпоу. Опять кробюзонец.
— Халприн и Фетчпоу — относительно недавние авторы, — сказал Тинтиннабулум от дверей. — Два других постарше. Мы полагаем, что они жили лет сто назад. Не будем больше вам мешать, мисс Хладовин. Если вы найдете что-нибудь из этого списка, любую работу этих авторов, отсутствующую в каталоге, прошу вас явиться ко мне на корабль. Он в носовой части Саргановых вод, называется «Кастор». Заверяю вас: если вы поможете нам, то получите вознаграждение.
«Что тебе известно обо мне?» — с тревогой подумала Беллис, когда дверь закрылась.
Она вздохнула и снова взглянула на бумагу. Шекель заглянул в список через ее плечо и начал неуверенно читать вслух имена.
Круах Аум, произнесла наконец Беллис, не обращая внимания на Шекеля, который с трудом продирался от одного слога к другому. «Ну и экзотика, — иронически подумала она, глядя на это имя, записанное архаичной разновидностью рагамоля. — Иоганнес упоминал тебя. Это кеттайское имя».
Книги Халприна и Фетчпоу наличествовали в каталоге. Перу Фетчпоу принадлежал двухтомный труд «Анти-Бенчамбург: Радикальная теория воды». Книги Халприна назывались «Морская экология» и «Биопсия морской воды».
На имя Ул-Хагд-Шаджера в каталоге отыскалось довольно большое число книг на хадохе, каждая объемом не больше сорока страниц. Беллис была достаточно знакома с лунным алфавитом, чтобы разобрать, как произносятся названия, но понятия не имела, что они означают.
Книг Круаха Аума не обнаружилось. Ни одной.
Беллис наблюдала за Шекелем — он учился читать, пробегая глазами по листам бумаги, на которых записывал трудные слова, произносил их, делал дополнительные пометы, копировал слова с бумаг, лежащих вокруг, с папок, из списка, врученного ей Тинтиннабулумом. Возникало впечатление, будто парнишка когда-то умел читать, потом растерял навыки, а теперь восстанавливал их.
В пять часов он сел рядом с Беллис, и они прочли «Отважное яйцо». Шекель отвечал на вопросы о приключениях яйца с таким старанием, что ее едва не разобрал смех. Беллис читала вслух, по слогам, незнакомые ему слова, помогая справляться с немыми или неправильными буквами. Шекель сказал, что приготовил для нее еще одну книгу, которую успел прочесть в тот день в библиотеке.
Тем вечером Беллис впервые назвала в своем письме имя Сайласа Фенека. Она посмеялась над его псевдонимом, но признала, что его компания, его самоуверенность принесли ей облегчение после долгих дней одиночества. Она продолжила чтение иоганнесовских «Эссе о животных», спрашивая себя — появится ли Фенек сегодня, а когда поняла, что нет, ее охватил приступ скуки и раздражения, и она отправилась спать.
Ей уже не в первый раз приснилось, как она плывет по реке к Железному заливу.
Флорину снилось, что он подвергается переделке. Он снова был на пенитенциарной фабрике в Нью-Кробюзоне, где ему привили дополнительные конечности и где он пережил мучительные смутные минуты боли и унижения. Воздух вокруг снова был полон фабричного шума и криков, а он лежал, привязанный к влажной грязной доске, только на сей раз над ним склонялся не биомаг в маске, а армадский хирург.
Снова, точно так же, как днем, хирург показывал Флорину схему его тела с красными метками в местах, где будет проводиться коррекция, а предполагаемые улучшения были показаны наподобие поправок в ученической тетради.
— Будет больно? — спросил Флорин, и тут пенитенциарная фабрика рассеялась, и рассеялся сон, но вопрос остался.
«Больно будет?» — думал он, лежа в своей недавно опустевшей комнате.
Но после спуска под воду желание снова одолело его, и он понял, что меньше боится боли, чем такого вот томления — изо дня в день.
Анжевина объяснила Шекелю — строгим голосом, — как он должен себя вести, когда она исполняет служебные обязанности.
