— А ты влюблялся когда-нибудь? — неожиданно спросила Мария.
Йосеф, нимало не смутившись, с готовностью кивнул.
— И не один раз. Впервые — еще в школе, в ту девочку, про которую я говорил. Она была светленькая такая, маленькая, удивительно красивая. Ее звали Файт, как мою маму, и я ее любил все время, пока мы вместе учились. Она была сирота, а потом ее удочерили какие-то богачи и увезли из города. Я и сейчас ее вспоминаю, как влюбленный.
— Можно спросить? — встрял Марк. — А священство и любовь — они никогда не разрывали тебя на части? Бывает, что ты оказываешься будто между двух огней… Если это нескромный вопрос, то извини, — добавил он под испепеляющим взглядом Марии.
— Нет, за что же… Я отвечу, это очень просто. Я в одиннадцать лет решил стать священником и с тех пор к этому шел. Все остальное, что встречалось мне на пути, было огнями все того же города. Когда я встречал прекрасного человека и видел его красоту, я влюблялся, и тот начинал как бы светиться в моих глазах неким особенным светом. Мужчина — одним, женщина — другим. Я очень радовался, что этот человек есть на земле, и не важно, что между нами происходило и происходило ли хоть что-нибудь. Влюбляться — это очень радостно…
Марк двинул бровями. Ему казалось, что он зря затеял этот разговор.
— Да и как может одна любовь мешать другой? — продолжил Йосеф. — Ведь если они обе — истинные, то это просто одна и та же любовь, две грани одного… кристалла Грааля, если хотите. Не может же вещь мешать сама себе. А что в середине этого камня — понятно без слов…
«В сердцевине кристалла, — подумал Аллен, — да, в сердцевине розы. Я это уже где-то слышал. Или читал. Да, это правильно. Почему же тогда так… болит сердце?»
Тихий шум падающего тела заставил всех обернуться. Клара лежала на земле, и зерна риса рассыпались по подолу ее темной рубашки. Она была без сознания, и из ее носа и приоткрытых губ тянулась яркая кровь.
Следующий час прошел под знаком безумия. Мария вколола девушке какое-то лекарство, повышающее свертываемость крови, но его в аптечке оказалось только пара капсул — и то случайно. Кларе нельзя было лежать, и ее посадили, прислонив к стволу. Она то и дело клонилась вбок, лицо ее стало совсем серым, и то и дело она отхаркивала кровавые сгустки. Мария металась по лагерю, то начиная рассовывать по рюкзакам вещи, то в сотый раз перерывая аптечку в поисках некоей панацеи. Клару постиг коллапс, и причиной тому послужило страшное физическое и душевное напряжение последних суток. Теперь ей могло помочь только переливание крови.
Гай с Марком помчались за помощью в обнаруженную Гаем на карте близкую деревеньку; правда, надежды было мало — название ее было помечено пунктиром, что означало — деревня вымирающая или даже уже нежилая, учитывая, что Гаевой карте года два… Йосеф сидел рядом с девушкой и держал ее за руку, изредка вытирая ей кровь с губ.
Минут через пятьдесят вернулись Гай и Марк. Вернулись они бегом, а на лицах их горело странное в данной ситуации радостное возбуждение. Еще издали они принялись наперебой говорить, одновременно пытаясь собирать вещи.
— Пойдемте, ребята! Скорей! Тут неподалеку…
— Тут избушка рядом. Там один…
— Такой один старик, и он сказал…
— Что поможет Кларе, а в деревне фельдшер…
— Ветеринар, но сделает…
— Что надо, а старик этот правда…
— Сумасшедший.
— Или святой. — И Гай в бешеном темпе начал сворачивать Мариину палатку.
Клару по очереди несли на руках. Йосеф пытался нести на одном плече свой рюкзак, но Аллен прекратил это издевательство, отобрав у него поклажу. Сначала подъем на склон, а потом спуск в другое ущелье оказался на редкость сложным, и тяжело нагруженные друзья несколько раз рисковали свернуть себе шеи. Что удалось двоим налегке за полчаса, у пятерых заняло два с половиной. Да и Клара пугала все сильнее. Она вроде бы пришла в себя, но оставалась странно безучастной к происходящему; и в глазах застыло какое-то оловянное выражение. Впрочем, большую часть времени они были закрыты.
Домик, маленький и серый, стоял среди огромных буков. Снаружи не верилось, что в нем живут люди: он больше подходил для гномов или других сказочных созданий. Низкая дощатая дверь распахнулась, и хозяин, встав на пороге, приветствовал странников учтивым поклоном.
— Привет вам, привет, добрые люди! Хорошо, что меня Господь предупредил и девчушке вашей лекарство заварить, и ужин на гостей приготовить… А кто ж среди вас священник?
Острые глазки старика, похожие на светлые щелки в темной древесной коре, пробежали по залитым потом лицам и безошибочно остановились на Йосефе.
— Заносите-ка дочку сюда, вот на кровать кладите… Эх, крепко ее скрутило, дочка ты, доченька, ну ничего, теперь не беспокойся… До завтра ничего не случится; а завтра и за фершалом сбегаете…
— Мы пойдем сейчас. — Гай и не подумал присесть.
— До деревни, сынок, полдня пути. Ночью он с вами никуда не пойдет. В горы вы его силком не затащите. Да и себе шею в темноте сломите. Нет уж, гости дорогие, я вас долго ждал, почтите и вы меня — садитесь-ка ужинать…
Этот человек был точно сумасшедший — или блаженный. Он знал про них все, кроме их имен. Он знал, сколько их придет, знал, что среди них будут больная девушка и священник. Маленький, как гном, с кожей цвета печеного яблока, он весь лучился энергией: длинная седая борода его трепетала как флаг, когда он бегал по крохотной избушке, накрывая на стол, что-то таская с улицы. За домом у него, как выяснилось, был огород, и росли там лук и картошка; за луком он и бегал наружу, не переставая восторгаться, что гости все-таки отыскали его дом. Он напоил Клару какой-то горькой травяной дрянью, от которой ей и впрямь полегчало, и девушка теперь сидела на узкой деревянной кровати среди подозрительно серых лохматых одеял, медленно потягивая мятный чай из чашки. Кроме чая, ничем покормить ее не удалось; зато остальные граалеискатели уписывали за обе щеки. Печенная в печке картошка оказалась изумительно вкусной; к картошке отшельник подал лук с огорода и коробочку с крупной желтоватой солью.
Сам он тоже присел с ними на край скамьи, но не ел, а только радостно всем улыбался и огорошивал гостей безумными фразами.
— Я, понимаете ли, сегодня помирать собрался. Пять лет уже собираюсь, а все не выходит. Тут я и говорю Господу: знаешь, Господи, тридцать лет отшельничаю, пора бы мне и на покой, как Ты думаешь? Ладно, Насьен, отвечает мне Господь, так уж и быть: помирай… Ныне отпущаю раба Своего, стало быть, с миром…
Аллен подавился картофелиной. Отшельник блеснул на него умными глазами, и Аллену подумалось, что он точно не дурак. И не сумасшедший. Не более сумасшедший, чем они все.
— Так я ему и говорю: Господи, будь так добр, не хочу я помирать без покаяния! Пошли мне какого-никакого священника, если будет на то воля Твоя, если не многого я хочу. А Господь мне отвечает: ну хорошо, Насьен, будет тебе священник, он тебе поможет, только и ты ему помоги. Девчушку вот ихнюю полечи, покорми их — им нелегко пришлось, так и знай…
