Я подбросил в костер несколько страниц и, поморщившись, ответил:
— Не надоело обзывать меня героем?
— А кто же вы? Герой и есть.
— Благодарю.
— Это не комплимент, это склад характера.
— Обычный у меня характер.
— По-счастью, нет. Если бы все были героями, не понадобилось бы и Тирфинга.
— Да что вы ко мне привязались? Чем, по-вашему, я отличаюсь от нормальных людей?
Иамен заложил карандашом страницу книжки и дидактически пояснил:
— Герои, Ингве, это довольно странный народ. Все поступки вы совершаете перед некой внутренней аудиторией, от которой непрерывно ждете оваций. Если оваций долго не поступает, хиреете, вот примерно как сейчас. В особо запущенных случаях внутренняя аудитория еще и путается с внешней, и потом всякие Дон Кихоты и Ланцелоты удивляются, отчего это крестьяне их не благодарят, а побивают мотыгами и лопатами… Что это вы на меня так смотрите?
Я кинул в костер еще один том. На обложке значилось «Джон Мильтон. Потерянный рай». Потерянный Рай зашевелил пустыми страницами и, скукожившись от жара, потерялся снова. Вспыхнуло веселее.
— Да вот, удивляюсь вашему философскому спокойствию. Ведь вы, Иамен, умираете…
Он подобрал свою книжку. Снова взялся за карандаш и только потом сказал:
— Это называется не спокойствие, а сдержанность. На самом деле мне очень страшно.
Я искоса взглянул на его катану. Ползшая по лезвию ржавчина почти достигла рукояти.
Прошло три дня с тех пор, как я бился лбом о стенку в карцере. Впрочем, не скажу наверняка: закатные облака в небе над равниной не меняли своего цвета. Здесь не было ночи. Но не было и дня.
День первый
…Красноватое сияние пробилось сквозь веки. Веко. Еще не придя толком в сознание, я поднял руку и ощупал лицо. Кто-то заботливо передвинул мою черную повязку справа налево. Если этого не сделал я сам…
Я наконец-то справился с непокорным веком, и в глаза мне ударило зеленым и ослепительно-белым. Пришлось срочно закрыться ладонью, потому что оно жгло, жгло красным даже сквозь пальцы, жгло и невыносимо слепило меня, тюремного червяка — это ликующее летнее солнце!
Когда я решился взглянуть снова, вокруг проявился сад. Я недоверчиво ощупал то, на чем сидел. Деревянная скамейка. Свежая зеленая краска. Зеленые столбы беседки. Зеленые листья яблонь, коричневые стволы. Белые лепестки. Так много белого… Солнечные пятна в траве. Ветер пахнул мне в лицо цветочным ароматом, водой. Нагретой на солнце крышей. Скипидаром от перил.
— Я сплю, — пробормотал я и нерешительно шевельнулся, боясь спугнуть чудесный сон.
Что-то потянуло меня за левую руку. Я перевел взгляд — и обнаружил, что на моем левом запястье блестит металлический наручник. Короткая цепь соединяла его со вторым наручником, защелкнутом на огораживающей беседку решетке. Решетка была железной. Я подергал — держало прочно. Что еще более интересно, на мне был все тот же опостылевший тюремный комбинезон с большим оранжевым номером. Я протянул руку, чтобы оторвать ненавистную бирку…
И тут наконец я узнал беседку. Ее недавно перекрасили, да я никогда и не видел этого сада в цветении — вот почему не сообразил сразу. Я попробовал приподняться, чтобы разглядеть дом за стволами яблонь. Не тут-то было. Кто-то надежно приковал мою щиколотку ко все той же решетке.
— Касьянов! — заорал я. — Сволочь однорукая! Ты что творишь?!
То есть хотел заорать. Голос мой прозвучал так слабо и хрипло, что я и сам удивился. Сглотнул. В горле было суше, чем в кружке ирландца. А, ну правильно, в последний раз пил я из лужи на полу карцера. Остатки воды. Которой меня так щедро поливали из брандспойта. И было это сколько — неделю назад? Десять дней?
Карцер. Блок «К». Тюрьма. Царство Эрлика. Где я, Хель меня задери?
— Касьянов? — нерешительно повторил я.
И голос, несомненно знакомый — только вот чей? — ответил из-за яблоневых стволов:
— Боюсь, вы находитесь в заблуждении. Касьянова Матвея Афанасьевича здесь нет. Пока.
Чей же голос? Я попытался высмотреть говорящего, но не увидел ничего, кроме цветущих яблонь.
— Пока что? Где вы? С кем я вообще говорю?
— Я предпочел бы вести беседу отсюда, если вы не возражаете. По крайней мере, до того момента, пока вы не придете в себя.
— Я в себе.
Из зарослей хмыкнуло.
— Сомневаюсь. Вы довольно многое перенесли за последние недели. Я, если честно, надеялся, что наша встреча состоится раньше. Как бы то ни было… я бы на вашем месте подкрепился.
Я так увлечен был разглядыванием солнечного сада и поисками моего невидимого собеседника, что лишь сейчас заметил: в беседке накрыт стол. Белая скатерть. Графины с апельсиновым соком, блюдо с бутербродами, глубокая миска со свежей клубникой. Знакомые фарфоровые чашки. Масло в масленке, украшенной чеканкой. Серебряный кофейник. Печенье. Шоколад. Сливки. В глазах у меня помутилось.
Когда я запихивал в глотку третий или четвертый бутерброд, заливая все это вторым по счету графином сока, Голос Из Зарослей произнес озабоченно:
— Не увлекайтесь. А то как бы вам не стало дурно после долгой голодовки.
Я поспешно дожрал остатки хлеба, жадно оглядел поднос и лишь затем ответил:
— Послушайте, кто вы там есть. Может, прекратим играть в Чудовище и Красавца? Давайте вы выйдите оттуда, где прячетесь, и расскажете, что вам от меня надо.
Голос хмыкнул.
— Мне от вас ничего не надо. А вот вам, похоже, от меня что-то нужно. Могу даже предположить, что. Поглядите направо.
И я поглядел. На скамейке напротив меня — так, чтобы едва-едва дотянуться кончиками пальцев свободной руки — лежал большой меч в ножнах. Сердце мое глухо стукнуло. И ножны, и рукоять меча были покрыты толстым слоем ржавчины. Кожаные ножны! Откуда, Фенрир заешь, на них взяться ржавчине?! Однако вот она, ползет и пошевеливается, обволакивает несчастное оружие все новыми и новыми слоями.
За моей спиной скрипнули деревянные доски.
— Вы хотели меня видеть?
Я резко обернулся, и сквозь секундное головокружение уставился в светло-серые глаза.
— Вы?!
Обладатель светлых глаз улыбнулся очень знакомой улыбкой.
— А кого вы ожидали встретить?
Моя рука сама дернулась к мечу. Пальцы уже почти коснулись осыпающей ржавую чешую рукояти, когда стоящий у входа в беседку вытянул катану из ножен. Да, из тех самых ножен за спиной. Только лезвие катаны не отразило солнечного света. Катана была ржавая.
