Полупсы с тех пор быстро ходят и стерегут лес. И особенно строг их дозор на границе леса с «Плохой землёй». Плохой люди прозвали ту землю, куда упали останки Зверя Небесного, – нет в ней ничего для человека – ни сытного фуда, ни мягкого пуха. В обоих мирах половинки мёртвого Зверя лежат в самой середине плохой земли. Но он столь велик, что даже мёртвый пугает людей. Заволновались жители леса и задумались: а не оживёт ли чудовище?
И тогда вызвались смельчаки изо всех деревень и ушли по своей воле в плохие земли – сторожить и следить, чтобы Зверь не проснулся, – да так там и остались. А люди лесные теперь называют их жрецами.
Но пока что Зверь Небесный мёртв и недвижим…»
* * *
К некоторым вещам Хадыр очень долго не мог привыкнуть.
Есть можно не только фуд – есть десятки предметов, которые тоже считаются едой. Можно есть одно, а пить другое. Можно от нечего делать ходить и что-нибудь жевать.
Время можно делить, и не на долгие расплывчатые часы, а на чёткие и короткие секунды, складывать их в минуты, а уже минуты – в часы, на этот раз строгие и однозначные. И всё это – при помощи двух грузиков, нескольких колёс и длинной качающейся палки под названием маятник.
У человека может быть не только одно, но и несколько имён, поэтому Брайан ещё и Хновски, Анна – Ланж, а Рэй – Трайлон. Это второе имя, не изменяясь, переходит от отца к сыну, и если ты не только Гордон, а и Иннерфилд, то твой внук будет кем угодно, но также и Иннерфилдом.
При счёте кроме сотен существуют ещё и какие-то тысячи, миллионы, миллиарды – хотя и неясно, кому и зачем могут понадобиться эти сумасшедшие числа.
Но чем больше узнавал Хадыр о жизни жрецов, тем чаще натыкался и на явные нелепости. К примеру, из металла можно сделать нож. Ножом можно из дерева вырезать миску и ложку. В миску можно налить похлёбку и ложкой – съесть её. Но зачем всё это нужно, если достаточно сорвать с ветки фуд, с которым ни в какое сравнение не пойдёт самая лучшая похлёбка? Надломить его у черенка ногтями – легко, безо всяких ножей – и съесть капля за каплей, долька за долькой, без мисок и ложек? На подобные вопросы Хадыр не находил ответа.
Потом само собой получилось, что Анна стала его учить.
Речь, наконец-то, зашла об абстрактных вещах. Хадыр с жадностью поглощал математические теоремы и физические законы, хотя многое вызывало у него возражение. Но он научился принимать некоторые утверждения за допущения, и их не приходилось оспаривать.
Его логический аппарат, взращенный бесконечными дискуссиями на полянах Сангата и Гибоо, по силе и изощренности превосходил возможности всех встречавшихся ему жрецов. Вопросы Хадыра часто ставили Анну в тупик, и она находила правильный ответ только на следующий день.
Так прошёл месяц. Из столицы прибыл обоз, в котором для Хадыра доставили препарат.
Трижды в день Трайлон заставлял его глотать отвратительную жижу. Хадыр не понимал, зачем это нужно, и однажды наотрез отказался проглотить еще хоть ложку микстуры. Но уже через несколько часов у него вдруг опять руки и ноги заговорили между собой. С тех пор Хадыр не пререкался.
Дни улетали прочь с утомительным однообразием. Хотя с утра до вечера Хадыр поглощал всё новую информацию, но, ложась спать, подолгу ворочаясь на жесткой кровати и втихомолку мечтая о ночной песне погонщика ветра, которая подарила бы сон, он всё чаще задумывался над тем, как ему не хватает утренних обсуждений, новых слов, безмятежных улыбок сидельцев. Не было, не было никаких новых слов, напротив – даже старые почти все обрели смысл, потеряв свой таинственный блеск.
И не было счастья в глазах жрецов, Хмурые, почти что злые лесорубы с изуродованными вспученными венами на ногах и руках, дерганые разведчики, неизвестно зачем завязывающие в узлы железные прутья и играющие мышцами, молчаливые гонцы, заставить которых разговориться было так же сложно, как научиться без тошноты глотать кислую похлебку из толченых зерен.
И ветра несли не песню, а пыль. Холодные потоки воздуха швыряли в лицо острые песчаные иглы, горизонт исчезал, бледно-рыжее небо сливалось с бурой землей, солнце тускло светилось сквозь шелестящие тучи, и не было в дне ни белого часа, ни желтого, ни синего, ни оранжевого, ни сиреневого…
Сны… Здесь бывали сны. Но какие сны… Не один раз Хадыра будил стук и скрежет, и, приподнимаясь на локте, он с ужасом наблюдал, как бьется и рычит во сне, покрывшись испариной, такой спокойный и весёлый по утрам доктор Рэй.
С той же скоростью, что и дни, улетали прочь недели и месяцы. Оставалось только наблюдать, как зияющая в Дороге дыра Луны ночь за ночью вскарабкивается в зенит, потом снова сползает вниз и, наконец, исчезает – чтобы две недели спустя вновь высунуться из-за горизонта рваным краем.
Но существовало в стране жрецов еще одно понятие, более страшное, чем все вместе взятые предыдущие.
Оно называлось болезнь.
Слово, знакомое Хадыру, понятие, с которым он сталкивался не однажды, и совершенно безобидное – в лесу.
Так, когда он упал со скалы и сломал руку – это была болезнь. Когда у него в детстве болел живот – это была болезнь. В лесу знали несколько болезней, и все они лечилась падуном. Нужно оторвать от земли толстый темно-зеленый лист, большой и гладкий. Достаточно приложить его к телу слизистой светлой изнанкой, как лист прирастет к тебе сам, пустит корни, и заберёт в себя все боли и 6олячки: пройдет боль в желудке, срастутся кости.
Но здесь был не лес. Гигантская безжизненная пустыня, плохая земля, Мёртвое Пятно. Здесь не рос падун. А других средств от болезни Хадыр не знал – их не было в его мире. Жрецы болели, болели часто и тяжело. Помимо вывихов и переломов на заставе во множестве встречались опухоли, грыжи, язвы и невероятно разнообразное другое.
Почти у каждого жреца были не в порядке зубы, и добрый Рэй, морщась от дурного запаха и стараясь не обращать внимания на душераздирающие крики, рвал изо ртов темные гнилушки маленькими железными кусачками.
Вечерами большая часть жителей южной заставы собиралась в старом большом сарае, который одни называли клубом, другие – салуном, третьи – кабаком.
В лесных деревнях в таком заведении не было нужды – восседая на своем грибе, сиделец в равной мере хорошо и видел и слышал всех жителей своего селения, на заставе же люди прятались друг от друга в глиняные ящики с маленькими оконцами и, сидя дома, даже не могли поговорить с соседями. Тяга к общению и сгоняла их в салун. Здесь разведчики сидели с разведчиками, лесорубы с лесорубами, дети, которым сюда до поры до времени вход был закрыт, иногда испуганными стайками собирались на длинной скамье у входной двери.
Отдельный большой стол занимали Рэй, Анна, Гордон, некоторые другие люди, не покидавшие заставы днем: сестра – помощница Трайлона, плотники, оружейник, строители. Все эти профессии были для Хадыра пустым звуком, и он запоминал сами слова, рассчитывая когда-нибудь потом расспросить об их смысле свою учительницу. Сейчас он был слишком занят науками. За тем же столом нашел себе место Брайан Хновски, здесь же выделили стул для Хадыра.
