Вбли-зи и вдале, ке,
В его-лу чей пучке,
Он видит тебя в спальне,
И — даже на тол-чке!
Йюу-Хуу! Я
Щик…
Все мысли, твои тут,
Эй, Псих, считал не за —
Метут —
Пока сидел, втыкал в «Братию Брейди»,
Здоровый жирный комп
Сожрал тебя в обеде, и Я
Щик —
В тебя уже, проник!
В виде надежды ему оставалась лишь — как он мацал её, одержимо, точно Чудотворную Медаль — отпечатанная на машинке копия, подписанная Эктором, Эрни Курокманом и его партнёром Сидом Настартоффом, соглашения по этой сделке, сиречь, как нравилось выражаться Эрни, этому кинопроекту, ныне заляпанная кофе и жиром от гамбургеров и от мацанья увядшая. Невзирая на свою личную свирепость, которую все в ‘Токсе предпочитали не признавать, Эктор в подобных вопросах индустрии развлечений запечатлевался фатально непорочным, просто парень не с той стороны кассового окошечка, подавал Эрни, Сиду и их друзьям миллион сигналов, которых даже не сознавал, неверно используемые термины, неуловленные отсылки, детали причёски или галстука, что неискупимо обрекали его на статус зрителя, иными словами — умственно-отсталого. Мог ли он, с таким количеством Ящика в организме, даже как-то помочь себе? Сидя в тех ветреных, беззаботных конторах в Лавровом каньоне с висячими растениями и процеженным пальмами светом, все улыбчивые, длинноногие маленькие bizcochos
[132]
в кожаных мини-юбках входят и выходят с кофе, и пивом, и косяками, которые тебе уже взорвали, и коксом, и ложечку для него тебе уже протягивают, и ёпть? ему что, сидеть тут навроде уличного агента в ботинках от Флоршайма, имена в ежедневничек заносить? Чего с ними не повеселиться?
Сделка сводилась к тому, что Сида Настартоффа в его марочном «б-вестнике» одним недавним вечером тормознули на Сансете к западу от Дохени, где легавые ныкаются по каньонным дорогам, так и ждут накинуться на мишени, выбранные из перспективной машинерии, превышающей ограничения, вывешенные для всеобщего ознакомления внизу, чтобы только попасться, ага! с étui
[133]
, снаружи обит ящеричной кожей, а внутри назальный товар, под сиденьем с пассажирской стороны, который, клялся он по сей день, туда подбросили, — вероятно, агент либо одна из его бывших жён. Адвокаты устроили так, чтобы чалился он на общественных работах, а именно — применив свои таланты и связи, снял антинаркотическое кино, предпочтительно полный метр и для театрального проката. Эктора, в те поры приданного Региональному Разведывательному Подразделению УБН в Лос-Анджелесе, откомандировали связным, хотя работа в РРП понималась тогда как наказание для проштрафившихся 1811-х, и это голливудское назначение, как Эктору требовалось ценить, было услугой, расплате за кою полагалось случиться однажды вечером и неустановленным манером.
Но довольно скоро мысли Эктора обрели характер головокружительный, и он сам начал верить, будто его ввели в некую сделку, всё меньше и меньше желая поверять кому бы то ни было, когда он действует по директивам УБН, и действует ли вообще, а когда нет, и ни Эрни, ни Сид не могли толком решить, как у него спросить.
— Ебучка, — сообщил Сид Эрни, у бассейна, доверительно, — хочет быть Пучеглазом Дойлом восьмидесятых. Не просто кино, а ещё и «Эктор II», а потом сетевой телесериал.
— Кто, Эктор? Не-е, это ж просто пацан в салоне видеоигр. — Они обсуждали степень Экторовой чистоты, как тогда это определялось в индустрии, и в итоге заключили небольшое пари, ужин в «Ма-Мэзоне». Эрни проиграл. Сид начал с pâté
[134]
из гусиной печёнки.
То, что Эктор считал своей заточенной кромкой, досталось ему из любезности старого коллеги по искусству вхождения в дома с ножным приводом, Роя Иббла, ныне — ГС-16 с тягой к региональному директорству, который позвонил из Лас-Вегаса сообщить, что в городе объявились Френези и Блиц. Даже не задумавшись, Эктор раздобыл себе конфискованный «торонадо» и рванул на всю ночь через Мохави к граду небесному, отрицанию пустыни, царству излишеств. В кино это было бы «феррари», а на Экторе был бы тщательно бедственный костюм от Нино Черрути и гипер-вишнёвые zapos
[135]
от Стейси Эдамз «при-своих». Настартофф и Курокман за этим бы проследили. Да-а, парни ему в эти дни чего хошь раздобудут. Он гоготнул вслух. В эти дни трубку у нас Эктор не снимает, ése.
Ибо если верить слуху, разлетевшемуся по всему кино-сообществу, для расследования злоупотреблений наркотиками в кинопроизводстве собирается федеральное большое жюри. Внезапный чудовищный всплеск смывов из бачков поставил под угрозу напор воды в городской системе, и над Голливудом расползся громадный цветок холодного воздуха — иные побежали более или менее одновременно открывать дверцы холодильников, отчего и возникла эта гигантская гряда тумана, в которой потоки транспорта даже ползать боялись, а пешеходы то и дело втыкались в бока различных зданий. Эктор предполагал, что проводятся параллели ещё с 51-м, когда в город заехал КААД
[136]
, и последовали годы чёрных списков и долгих матчей по духовной «Монополии». Но не насрать ли ему? Тогда коммунисты, теперь торчки, а завтра, кто знает, может, пидары, что с того, фугас-то один, нет? Кто выглядит, как нормальный американец, а сам ведёт тайную жизнь, того всегда неплохо чпокнуть, если не слишком оживлённо станет, — легко и экономично, это же Вводный курс Поддержания Правопорядка. Но почему именно сейчас? Какое отношение это имеет к Бирку Вонду, который, как и он сам, бегает сейчас по Винляндии? и ко всем прочим чудным флюидам в воздухе в последнее время, типа даже не-возрожденцы на работу приходят с такими крестиками, с красными христосными значками, на лацканах, да и длинные очереди гражданского населения в оружейных лавках, и в ломбардах, а по трассам сплошь военное перемещение, Эктор такого и не помнил, фары средь бела дня горят, войска в полной боевой выкладке, и этот престранный миг как-то ночью часа в 3:00 — 4:00 утра, прямо посреди просмотра Шона Коннери в «Истории Дж. Гордона Лидди», когда экран перед ним вдруг опустел, стал ярким и колючим, а затем он услышал голоса — жёсткие, плоские, с эхом.
— Но у нас же вообще-то нет пока приказов, — сказал кто-то.
— Это мелочь, — другой голос со знакомыми усталыми зазубринами, служебный такой, — вроде получения ордера на обыск. — На экране возник какой-то англ о в камуфляже, примерно ровесник Эктора, сидя за конторским столом у бледно-зелёной стены под лампой дневного света. Всё время глядя вбок, за камеру.
— А зовут меня — что мне сказать, только имя и звание?
— Никаких имён, — порекомендовал второй.
Человеку вручили два сколотых вместе листка бумаги, и он прочёл их в камеру.
