* * *
Пастбище, перед самой зарёй, увидело первых нетерпеливых детишек, уже выскочивших босиком в траву, полевых собак, думающих о кроликах, домашних собак, у которых на уме скорее побегать, котов, после своих ночным смен крадущихся, выгибающихся и распластывающихся, чтобы поместиться в тéни, ими найденные. Лесные твари, хищники и добыча, не вполне пялясь, как Бэмби, на инородные элементы, однакож сознавали, а куда деваться, с каждым следующим мигом, что в ближайшем соседстве у них как-то уж очень много Траверзов и Бекеров.
Кое-кто предпочёл спать в своих рекреационных транспортных средствах, иные растянулись на матрасах в кузовах грузовичков, некоторые разбили лагеря поглубже в лесах, а многие поставили палатки на лугах. Но вот взошёл свет и завелись птицы, и включились будильники — сгущающейся радио-фугой рок-н-ролла до зари, толкованиями Библии, телефонными голосами, по-прежнему жалующимися на вчерашние новости. За горами, что взбирались отсюда вглубь суши, в небе ширился свет, синий, как утренняя слава. Вскоре тостеры и мини-духовки, костры, микроволновки в кэмперах, сковороды размеров с гонг над пламенем пропана, все заработали над беконом, охотничьими колбасками, яйцами, лепёшками, вафлями, картофельными оладьями, французскими тостами и кукурузными пампушками, распространяя ветвящиеся незримые фракталы ароматов, забираясь тут повсюду, жирный дым, обугленные специи, подрумяненный хлеб, только что сваренный кофе. Ночевавшие в лесу начали сбредаться. Появились патрули синих соек-фуражиров, визгливые, задиристые, помойные, чайки секвойных чащ. Прогнозы погоды по радио напрашивались на лютое пекло, даже в Винляндии, после того, как выжжет весь туман. Двоюродные помоложе поглядывали на небо и в рюкзаки друг друга. Вдоль ручья расположились рыбаки, посмотреть, что тут может уже приплыть на кормёжку, а гольферы пытались измыслить способы ускользнуть к восемнадцати лункам наскоряк в «Лас-Сомбрас»
[128]
, на настоящее поле у завешенного туманами побережье Винляндии. Марафон по «чокнутым восьмёркам» в битом, однако надраенном бекеровском «Воздушном потоке» продолжался, не старея, одно поколение зачинало другое, как pot-au-feu
[129]
никелей, даймов, фишек, зелёных и самородков, что варились тут, должно быть, непрерывно аж со времён Маленькой Золотой Лихорадки. В иных пределах лагеря были и другие игры, покер, пинокль, домино, кости — но именно Октоманьяки, как они себя именовали сами, как толпа, имели более внятный вид, словно им одинаковые футболки полагаются, а среди ассортимента получужаков, вступающих в другие игры и выходящих из них, талант и способность к суждению могут варьироваться на порядки величины, отчего и возникают задержки, изумление и случаи единокровного обалдевания.
Некоторые просыпались голодными, бездонно-бочечно, в духе почему-это-ещё-на-стол-не-накрыли, а другим о яичнице стоило только подумать, и тошнило их до самого полудня. Кому-то требовалось принять в себя колонки типографского шрифта из утренних газет, которых тут не было, другим кофе из стаканчика, и чтобы он не тёк, по крайней мере — не так быстро. Многие, проснувшиеся с голодом скорее глаза, чем желудка, как можно дольше не вылезали из спальников или забивались в скорлупки кэмперов с портативными телевизорами, контрабандно подсоединённые к кабелю вдоль шоссе предприимчивыми подростками-столболазами. Где-то за горизонтом слышимости плескались утренние транспортные потоки на трассе, по которой они сюда приехали, — то рабочая неделя начинала катиться к очередному своему финалу, хотя тут все свалили с работы пораньше, иногда и на несколько недель. Пока детишки покрупней вкатывали разных габаритов холодильники и тянули линии электропередачи к ближайшим розеткам, счастливчикам выпало завербоваться на поездку в Деревню Танатоидов помочь затарить припасы, до последнего прощелканные, а заодно поглядеть, что там может найтись в смысле торговоцентровых удовольствий этого сообщества неотмщенных бессонников.
Фактически, на долгой памяти о странных рассветах, это утро в окрестности Теневого Ручья-Деревни Танатоидов выделится исключением. Не только всё население целиком на самом деле проспало всю ночь накануне, но и теперь они пробуждались, в ответ на писк и перезвоны музыки, синхронизованной, из наручных часов, таймеров и персональных компьютеров, награвированной давным-давно, как бы специально для этого мига, на звуковые чипы, некогда отправленные на свалку в неведомой стычке посреди войн кремниевого рынка, экспедированные вообще-то не кем иным, как Такэси Фумимотой, в знак урегулирования, среди прочих, отношений с неизменно-сомнительной торговой компанией «Токката-и-Фудзи», ныне игравшие все вместе, и на четыре голоса, самое начало «Wachet Auf»
[130]
И.-С. Баха. И не обычную электронную белиберду — тут играло с душой, с качеством, которое эта смятенная публика могла оценить. Они моргали, они принялись поворачиваться, глаза их, часто впервые, искали встречи со взглядами других танатоидов. Это было беспрецедентно. Как будто вдруг после многих поколений в суде разрешился коллективный иск. Кто помнил? Скажи-ка, а кто нет? Что есть танатоид, если оглянуться в конце долгого дня ужаса, как не память? Стало быть, под одну из лучших мелодий, когда-либо приходивших из Европы, даже если темп её подогнан под суровую оцепенелость трека диско-перкуссии, способного заставить до посинения тоскливейшего танатоида поверить, сколь бы ни накоротко, в воскресение из мёртвых, они просыпались, танатоиды просыпались.
На сей раз то, что выкатилось, посвистывая в тёмных лощинах, гоняясь за грозовыми фронтами, посягая на сенсоры далеко не одного рода жизни на сельской местности внизу, было не просто обычным «Зовом Танатоидов» — то был долгий одинокий вой, повторяемый вновь и вновь, и Такэси и ДЛ, даже в своём высокотехнологичном орлином гнезде на самом юге, никак невозможно было его игнорировать. Они отыскали «Радио Танатоид» в экзотичном диапазоне между 6200 и 7000 килогерц и настроили его для Прерии, которая немного погодя грустно покачала головой.
— Что вы будете с этим делать?
— Надо реагировать, — сказала ДЛ. — Вопрос в том, хочешь ли ты с нами.
Ну, тут в Л.А. Прерии удача не особо улыбалась, хотя ей удалось снова законтачиться со своей старой подругой Че, чьи пра-предки Дотти и Уэйд уходили корнями в древнюю голливудскую историю вместе с её прародителями. А вот Саши в городе не было — с тех пор, как Прерия начала ей звонить, к тому ж, если верить сообщению на её автоответчике, линия эта, скорее всего, прослушивалась.
Одни из первых торгцентровых крысят в «Лисьих Холмах», столь же автохтонных для «Галереи Шермановых Дубов», Прерия и Че известны были тем, что по целым дням ездили стопом, забираясь в такие торговые комплексы, что часто оказывались лишь фольклорными, в фальшивые золотые города. Но это ничего, потому что они всё делали вместе. На сей раз они сговорились встретиться в нижнем Голливуде, в новом «Центре Нуар», обустроенном с приветом фильмам о преступности времён примерно Второй мировой и после неё, спроектированном с намёком на знаменитые металлоконструкции Брэдбери-билдинга в центре города, где многие как раз и снимали. Тут работала яппификация, до того отчаянной пронзительности, что Прерии, по крайней мере, приходилось надеяться на скорейшее завершение цикла у этого процесса. Ей как-то нравились эти старые чёрно-белые кинухи с чудными галстуками, в некоторых работали её дед с бабкой, и лично она глубоко презирала такие всё более тупые попытки заработать на псевдоромантической таинственности конкретно тех стародавних дней в этом городе: от Хаба и Саши, от Дотти и Уэйда она достаточно историй наслушалась и понимала больше прочих, насколько разъедено тогда всё было сверху донизу, словно весь город — свалка ядовитых отходов всего, что осталось за кадром этих симпатичных картин. В «Центре Нуар» же имелись бутик высококлассных минеральных вод под названием «Двойная газировка», плюс торговая точка мебели для патио «Толковое качание», «Моль тиснем соком», где продавали парфюмерию и косметику, и закусочная в нью-йоркском ключе «В блюде прозелень». Полиция тут носила бурые лоснящиеся мундиры с острыми лацканами и федоры с лихо заломленными полями и порядок поддерживала видеокамерами и компьютерами, что весьма отличалось от тех торговых центров, с которыми росла Прерия, когда безопасность не была такой прогонистой и гадостной и больше полюбляла нормальные мундиры сафари из полиэстера, где фонтаны были настоящие, а растения не пластмассовые, и всегда можно было найти какую-нибудь сверстницу, работавшую на площадке общепита, кто не прочь была б обменять чизбургер на пару серёжек, а ещё там были катки, когда люди ещё могли себе позволить страховку, она помнила те дни с Че, в прежних торговых комплексах, где они могли целыми днями только смотреть, как детвора катается на коньках. Чумовая музыка из динамиков, эхо от льда отлетает. Большинство катавшихся были девчонками, на некоторых невероятно дорогие наряды и коньки. Они бросались, разворачивались, подпрыгивали под биенье консервированных аранжировок из телесериалов, громыхавших в этом ознобе, лёд посверкивал, свет надо льдом зелёный и серый, и стоят белые колонны конденсата. Че как-то раз показала одну на льду подбородком:
