Исток этого имени — самоназвание норвежцев — норман, нормадр, «северный человек». Но чем дальше удаляется от Норвегии это слово, тем расплывчивей и обобщенней становится его значение. Франки указывают, что немцы называют норманнами, то есть северными людьми, и данов, и свеев-шведов. То же пишет и франк Эйнгард — но франки уже расширяют значение этого слова, распространяя его на все народы, что живут «по ту сторону Дании», как не без обиды отмечает саксонец Адам Бременский. Саксонцу было на что обижаться — в приписываемой тому же Эйнгарду летописи «Анналы королей франков» под 798 годом норманнами уже названы саксы-трансальбинги, соплеменники самого Адама! У другого франка, Фольквина, почившего в 990 году, норманнами обозваны нордальбинги — другое название тех же саксов-трансальбингов. А многоученый Рабан Мавр именует норманнами неких маркоманов. Поскольку древние маркоманы, оттесненные римлянами на земли нынешней Чехии, к IX веку давно канули в лету, нужно разобраться, кого же разумеет здесь почтенный франк. Живший несколько позже германец Гельмольд проясняет обстановку: согласно существующему обычаю, маркоманами называются собравшиеся с разных сторон народы, населяющие марку. Очень много марок имеется и в славянской земле. Из них не самой худшей является наша вагрская земля, где имеются мужи храбрые и опытные в битвах.
То есть в состав «маркоманов» входили и славяне? И вагра-ободрита франки тоже могли поименовать норманном?
Да, могли. И пользовались этой возможностью — не то чтобы часто, но всё-таки.
В Фульденских Анналах под 889 годом северные славяне впрямую отождествляются с норманнами. В них же «норманнам» приписывается смерть епископа Маркварда, а Хильдесхеймская хроника сообщает, что епископ пал в бою со славянами. Матвей Парижский писал спустя четыреста лет в своей хронике под 836 годом: «Послал всемогущий бог толпы свирепых язычников датчан, норвежцев, готов и шведов, вендов и фризов, целые 230 лет они опустошали грешную Англию от одного морского берега до другого, убивали народ и скот, не щадили ни женщин, ни детей» — тут венды тоже упоминаются на одном дыхании с норманнами, хоть и не названы так.
Что следует из этого наблюдения? Прежде всего то, что господам норманнистам не следует излишне перевозбуждаться, прочтя у итальянских (Иоанн Диакон, Лиутпранд) авторов обозначение «норманны» в адрес нападавших на Византию русов. Если уж франки на ясном глазу обобщали под этим именем скандинавов с саксами и балтийскими славянами, то итальянцам, что называется, сам бог велел. От франков же, скорее всего, взяли название «норманнов» для напавших в 845 году на Севилью «язычников ар-рус» и арабы.
Единственное, что из всего этого следует — русы приходили в Византию и в Испанию с севера, возможно, с берегов Балтики. Но вот их этническая принадлежность, их кровное и языковое родство с норвежцами, шведами и датчанами из называния их «норманнами» не следует никак.
Интересно, что бельгийский монах Сигиберт, переписывая известия Лиутпранда о походе Игоря 941 года, русов норманнами не назвал. Он жил поближе к Балтике — и в этом вопросе разбирался лучше
[35]
.
Уж коли на то пошло, достойно внимания совсем другое обстоятельство в описании русов Лиутпрандом: он пишет «мы же по их месту жительства зовем норманнами. Ведь на тевтонском языке „норд“ означает „север“, а „ман“ — „человек“; отсюда — „норманны“, то есть „северные люди“». Вот именно — «мы зовем по месту жительства» — и никак не более. Но интересней-то другое — «мы зовём» и «на тевтонском языке». В десятом веке с появления в Италии лангобардских предков диакона прошло четыре столетия. Эти четыре столетия прошли в самом центре римской цивилизации, римской культуры и римской церкви. И тем не менее — для пишущего по латыни Лиутпранда «мы» — это «на тевтонском языке»! Для сравнения попытайтесь представить себе Александра Невского, для которого «мы» — это «на шведском языке»! А ведь уже к XI столетию, если судить по Новгородским берестяным грамотам, «новгородстии людие до днешняго дне отъ рода варяжска» писали без следа норманнской лексики и носили практически поголовно славянские имена. Даже я при всей своей любви к славянам не стану утверждать, что они были настолько уж круче скандинавов в области цивилизации и культуры, насколько Римская империя с шестивековой историей была круче немытых и небритых лангобардов. Церкви, обязывавшей молиться богу на каком-то конкретном языке, у них и подавно не было. Но почему-то они, если верить норманистам, бесследно «растворили» предполагаемых «шведов» вдвое быстрее, чем Рим — Рим). — растворил лангобардов.
Но куда норманнистам до таких тонкостей… Это ж надо не просто радостно прочесть у итальянца или араба, что русы — это-де «норманны». Это ж надо думать…
Коли уж речь зашла о викингах, затронем и йомсвикингов, о которых мы уже упоминали, когда говорили про Волын-Винету-Йомсбург. Что в них интересного?
Звенья кольчуги из Волына-Йомсбурга. Броня йомсвикипга
Этот воинский союз возник в X веке. Базировались йомсвикинги, как это ясно, в Йомсбурге — в Больше. Про их приключения упоминают несколько саг, в том числе и особо им посвященная. Когда читаешь ее, так и имена вроде все скандинавские — Буи там, Вагн, Си-гурд, Скегги, Аки, и тому подобные. То же повторяется и в иных сагах, рассказывающих о йомсвикингах. А вот во всех скальдических стихах, описывающих войны против йомсвикингов, говорится иное:
Вендов Тунд кольчуги
Метил углём рети…
…
Нагрянули венды
Отовсюду. Точат
Зубы великанши…
(Сага об Олафе сыне Трюггвы из «Круга Земного»)
Слушай песнь о том, наследник
Княжий, как носил ты красный
Щит на вендов. Индевелый
Киль вы на воду спустили.
Дождались тогда несчастий
Венды. Мне другой не ведом
Вождь, чтоб к пажитям их, волны
Бороздя, вел больше стругов.
(Сага о Магнусе Добром)
Как мы уже выяснили, когда говорили о конунге Висбуре, скальдические стихи в сагах — самая древняя часть. Больше того, зачастую это их источник — сперва по поводу какого-то случая — битвы, подвига, ссоры — поэт-скальд сочиняет короткое стихотворение — «вису». Виса бывает хвалебная (драпа), а бывает совсем наоборот (нид). Вот с помощью этих стихов и запоминали сказители цепь событий, костяк истории, на который потом наращивали «мясо» прозаического рассказа. Стихи ведь проще запомнить, чем прозаический текст.
