Кроме идей Флоренского трехмирность «Мастера и Маргариты» может иметь своим источником книгу Дмитрия Сергеевича Мережковского «Тайна Трех. Египет и Вавилон» — первую книгу его трилогии о происхождении христианства. Мережковский утверждал: «О четвертом измерении кое-что знает Эйнштейн, но, может быть, больше знают Орфей и Пифагор, Иерофант „Четверицы Божественной“, которую воспевает он как „число чисел и вечной природы родник“…
Пифагора и Орфея объясняет Шеллинг: над тремя началами в Боге, Отцом, Сыном и Духом, возвышается сам Бог в единстве Своем, так что тайна Бога и мира выражается алгебраически: 3+1=4 („Философия откровения“ Шеллинга). Это и значит: в Боге Три — Четыре в мире; Троица в метафизике есть „четвертое измерение“ в метагеометрии…
„Три свидетельствуют на небе, Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть едино. И три свидетельствуют на земле, дух, вода и кровь; и сии три об одном“ (I Ин. 5:7–8).
Это и значит: божественная Троица на небе, а на земле — человеческая. Но что такое Троица, Три, нельзя понять, не поняв, что такое Один.
Тайна Одного есть тайна божественного Я…
Между Единицей-Личностью и Обществом-Множеством умножающий, рождающий Пол — как перекинутый над пропастью мост. Мост провалился, и пропасть зияет: на одном краю — безобщественная личность — индивидуализм, а на другом — безличная общественность — социализм.
Социализм и сексуализм: в нашей мнимохристианской современности — атеистический социализм, а в языческой древности — религиозный сексуализм — две равные силы; одна разрушает, другая творит.
Существо социализма — безличное и бесполое, потому что безбожное. „Пролетарии“, „плодущие“ от латинского слова proles, „потомство“, „плод“. Телом плодущие, а духом скопцы; не мужчины, не женщины, а страшные „товарищи“, бесполые и безличные муравьи человеческого муравейника, сдавленные шарики „паюсной икры“ (Герцен)».
У Булгакова московский мир — это «мнимохристианская» атеистическая современность, все персонажи которой удивительно безлики и бесполы. В отличие от него, потусторонний мир Воланда представляет собой олицетворение древнеязыческого «религиозного сексуализма», кульминацией которого становятся сексуальные оргии Великого бала у сатаны. Этот мир является единственным видимым творящим началом в романе. Характерно, что Маргарита обретает сексуальное начало, только оказавшись в мире Воланда. Ершалаимский же мир Иешуа подчеркнуто асексуален, как асексуально, по мысли Мережковского, истинное христианство, где плоть и кровь обращаются в дух.
Мережковский продолжал: «Тайна Одного — в Личности, тайна Двух — в Поле, а тайна Трех в чем?
Три есть первый численный символ Множества — Общества. Tres faciunt collegium. Трое составляют собор — общество. „Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я среди них“. Он Один среди Двух — в Поле, среди Трех — в Обществе.
Или, говоря языком геометрии: человек в одном измерении, в линии — в движущейся точке личности; человек в двух измерениях, в плоскости — в движущейся линии пола, рода, размножения; и человек в трех измерениях, в теле человечества — в движущейся плоскости общества: Я, Ты и Он.
Как легко начертить, но как трудно понять эту схему Божественной Геометрии (подобная „Божественная Геометрия“ в скрытом виде присутствует и у Флоренского в „Мнимостях в геометрии“. — Б.С.). Не отвлеченно-умственно, а религиозно-опытно понимается она только в „четвертом измерении“, в метагеометрии».
Четвертое измерение, по Мережковскому, это вместилище Божественного Духа. Развивая эту мысль, Булгаков изобретает пятое измерение — обитель дьявола. Поэтому Коровьев и говорит Маргарите, объясняя, как «нехорошая квартира» превратилась в огромный зал для Великого бала у сатаны: «Тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов. Скажу вам более, уважаемая госпожа, — до черт знает каких пределов!»
Автор «Тайны Трех» вслед за Флоренским развил довольно стройную и подробную теорию троичности, подчеркнув, что человек мыслит прежде всего троично. Он отмечал: «Человек, даже не знающий, что такое Троица, все-таки живет в Ней, как рыба в воде и птица в воздухе.
Как ни ломает он логику, а подчиняется ей, пока не сошел с ума окончательно: пока мыслит — мыслит троично, ибо троичны основные категории человеческого мышления — пространство и время. Три измерения пространственных: линия, плоскость, тело; три измерения временных: настоящее, прошлое, будущее.
Троичны и все предпосылки нашего опыта. Уже с Демокрита и Лукреция понятие вещества, включает в себя понятие атомов с их взаимным притяжением (+а) и отталкиванием (— а); двумя противоположными началами, соединяющимися в третьем (± а), именно в том, что мы называем „материей“.
Троичен и закон физической полярности: два полюса, анод и катод, замыкаются в электрический ток. По слову Гераклита: „Кормчий всего — Молния“ Fragm., 64). Соединяющая Молния Трех.
Троичен и закон химической реакции, то, что Гете называл „избирательным сродством“ химических тел, Wahlverwandschaft: два „противоположно-согласных“ тела соединяются в третьем.
Троичен и закон жизни органической: внешняя симметричность, двойственность органов (два уха, два глаза, два полушария мозга) и внутреннее единство биологической функции. Или еще глубже: два пола, два полюса и между ними — вечная искра жизни — Гераклитова Молния.
Троична, наконец, и вся мировая Эволюция: два противоположных процесса — Интеграция и Дифференциация — соединяются в единый процесс Эволюции.
Так „трижды светящийся Свет“ колет, слепит человеку глаза, а он закрывает их, не хочет видеть. Все толкает его в Троицу, как погонщик толкает осла острою палкой-рожном, а человек упирается, прет против рожна.
Хочет остаться сухим в воде и задыхается в воздухе.
Рыба забыла, что такое вода, и птица — что такое воздух.
Как же им напомнить?
Напоминать о разуме в сумасшедшем доме опасно. Все сумасшедшие в один голос кричат: „Монизм! Монизм!“
Но что такое монизм — единство без Триединства, часть без целого? Начинают монизмом, а кончают нигилизмом, потому что троичностью утверждается Дух и Материя, а единичностью, монизмом — только материя: все едино, все бездушно, все — смерть, все — ничто. Воля наша к монизму есть скрытая — теперь уже, впрочем, почти не скрытая — воля к ничтожеству.
За двадцать пять веков философии, от Гераклита до нас, никогда никому, кроме нескольких „безумцев“, не приходило в голову то, о чем я сейчас говорю. Разве это не чудо из чудес дьявольских? Сколько философских систем — и ни одной троичной (строго говоря, троичность присутствует у современника Мережковского Флоренского, но, как и у автора „Тайны Трех“, философия у него не складывается в философскую систему. — Б.С.)! Монизм, дуализм, плюрализм — все что угодно, только не это. Как будто мысль наша отвращается от этого так же неодолимо, как наша евклидова геометрия — от четвертого измерения и тело наше — от смерти.
