От волнения он захлебывался словами, а я почувствовала, что краснею. «Бедный юноша, — сказала я. — Ты опоздал родиться на целый век». — «Ничего подобного, — горячо возразил он. Я родился вовремя, потому что застал тебя молодой».
Помилуй Боже, подумала я, а ведь он опасен. Он даже не подозревает, как он опасен для женского пола.
Воодушевясь, он совершенно преобразился. Вместо застенчивого, неуклюжего подростка передо мной сидел властный, уверенный в своей правоте мужчина, с бледным лицом, с пророческим огнем в глазах. На мгновение меня охватила сладкая оторопь: девушка, а что, если тебе наконец повезло? Увы, это был, конечно, мираж. Полюбоваться им издали, восторженным и красноречивым, еще куда ни шло. Но каждый день быть с ним, готовить еду, приноравливаться к его привычкам — от одной этой мысли першило в горле. Через месяц обалдеешь — и в прорубь. «Что-нибудь я не так сказал?» — «Нет, все так, — улыбнулась я. — Спасибо тебе, ты хороший. Сейчас напою тебя чаем».
С этой минуты я только и думала о том, как бы поскорее и без обиды его спровадить. Однако он не собирался уходить, а как бы даже расположился остаться надолго. За чаем с бутербродами да после рюмочки коньяку он вполне освоился, и речь его потекла еще более плавно и свободно. Он действительно был книжным мальчиком, и пока делился воспоминаниями о своем детстве, о родителях, которых уважал и любил, пока подробно повествовал о нелепом увлечении какой-то взбалмошной сокурсницей Клашей, генеральской почему-то падчерицей, меня все сильнее преследовало ощущение, что я слушаю занудную литературную передачу из цикла «Беседы за круглым столом». Постепенно я стала задремывать и невпопад спросила: «Который час, Володечка?» — «Ох, я тебя утомил, — забеспокоился он. — Тебе, наверное, рано вставать? Что ж, я пойду?» — «Ступай, Володечка, ступай. В самом деле, уже поздно». — «Но мы же не договорились о главном». — «О чем, Володечка?» — «Ну, может быть… может быть, нам расписаться?»
К чему-то подобному я была готова, поэтому не замедлила с ответом: «Спешить не стоит, Володечка. Давай получше приглядимся друг к другу». Он усмехнулся снисходительно: «Приглядывайся сколько хочешь. Для меня в этом нет необходимости. Неужели ты думаешь, я поверил всему, что ты на себя наплела?» — «И правильно. И не надо ничему верить». В дверях, уже в плаще, он засуетился и сунул мне в руку смятую стодолларовую купюру. «Это тебе». — «Что ты, не надо! У нас же теперь совсем другие отношения». — «Бери, — сказал он. — Я понимаю, ты нуждаешься. Иначе не затеяла бы весь этот цирк. Бери и трать на что хочешь. Я не спрашиваю, на что. Понадобится, достану еще».
Деньги я не взяла, прихватила его за уши, потянула к себе и по-матерински, осторожно поцеловала в лоб. «Счастливого пути, Володечка!»
Полночи лежала без сна и улыбалась. Никаких дурных мыслей, никаких забот…
5 марта. Купила осенние сапоги, старые доносила до дыр. Сапожки приличные, австрийские: на маленьком каблучке, с изящным подъемом, ножку обхватывают туго. Купила еще длинное платье, вроде балахона, какие любила Алла. Цвет сокрушительный: что-то вроде неба на закате. Вообще я отчасти благодарна Гарику: буду потихоньку собирать новый гардероб, все-таки развлечение.
Каждый день звонит Володя, и мне это нравится. Его звонки действуют освежающе. Пусть он наивен, глуп, пусть на фиг мне не нужен, но это маленькая отдушина в безрадостных, пустых днях. Утешительно знать, что еще не перевелись на свете бескорыстные мужчины. Конечно, он немного блаженный и если не огрубеет, не перестанет смотреть на мир через розовые очки, в конце концов найдутся удальцы, которые походя, ради забавы открутят ему башку. Помочь я ему не могу, да и не хочу, самой бы кто помог. Наши телефонные разговоры сводятся в основном к его горячечным мольбам о свидании и моим уклончивым ответам. Я на самом деле еще не решила, надо ли с ним переспать. Что за этим последует? Скорее всего, взаимное разочарование. Он придумал себе любовь, как дети выдумывают волшебные истории. Представляю, как ему будет больно, когда поймет, какая я в действительности стерва.
11 марта. Чудом осталась жива. Допрыгалась! Но попробую описать кошмарный вечер подробно. Пригодится хотя бы для следователя. Гуляли с Алисой по улице Горького. Погода прекрасная. Асфальт подсох, теплый ветерок, небо к вечеру синее, как в деревне. Настроение было отличное. Алиска сказала. «Ну, подружка, готовься! Сегодня повезет. Если не зашибем по тонне, повешусь!» Выглядели мы эффектно: две длинноногие красотки, рыжая и смуглянка, в сверхрискованных юбочках. Два шикарных цветочка на панели. Подходи и рви, кто смелый. Редкий мужичонка не сворачивал шею нам вслед. Напротив «Макдональдса» присели на скамеечку покурить, и сразу подвалил клиент. Коренастый, как дубок, в легком подпитии дядек лет пятидесяти, в песцовом полушубке, командировочного типа. Вежливо попросил огонька. Прикурил. Наметанным взглядом оценил товар. Довольный, заулыбался, а мне показалось, заурчал, как сытый кот. «Что, девочки, не боитесь попки отморозить? Март — самый коварный месяц». — «Пришел марток, надевай двое порток!» Алиса козырнула знанием фольклора. Как обычно, слово за слово, поперешучивались — и знакомство состоялось. «Мирон Григорьевич, — представился дядек, солидно кашлянув. — Гость из Питера. Не желаете ли, девочки, составить компанию одинокому путешественнику?» Мы с Алисой переглянулись — ни она, ни я еще не были уверены, что этого хотим. «А что это значит? — невинным голоском спросила Алиса. — Вы нас куда-то приглашаете?» Толстяк благодушно хмыкнул. «Имею честь пригласить поужинать». — «У вас в номере небось?» — спросила я. «Выбор на ваше усмотрение. Плохого не думайте, не обижу». Ошибиться было невозможно, это был честный, непритязательный клиент, лишь с одним, но существенным недостатком: слишком русак. «Мы девочки балованные, — предупредила Алиса, — любим всякие деликатесы». «Уж я вижу, — ухмыльнулся Мирон Григорьевич. — Придется раскошелиться. Душа требует отдыха».
Повел он нас в «Будапешт», где мы с Алиской сто лет не бывали. По тому, с каким поклоном принял его полушубок гардеробщик и как услужливо встретил метрдотель, я поняла: он тут завсегдатай. Гулять Мирон Григорьевич задумал на распыл: заказал в ресторане отдельный номер. Все бы ничего, да когда шли через зал, показалось мне, что в коридоре мелькнула глумливая рожа Стасика. «Видела?» — спросила я у Алисы. «Видела, ну и что? Не его территория». — «А чья?» — «Не знаю. Но не его точно».
Ужин удался на славу. Мирон Григорьевич оказался очень интересным человеком, бывалым, но не заносчивым. Его манеры простодушного хозяина, без всяких грязных намеков, покоряли. Вдобавок он был изумительным рассказчиком. Мы с Алисой хохотали до слез, когда он рассказывал о своей недавней поездке на Дальний Восток, а оттуда в Японию. Ездил он туда от Министерства связи для закупки партии компьютеров, а пригнал целый состав легковых автомобилей, а также прихватил двух гейш, одну из которых презентовал Собчаку. Если он и привирал (а он, конечно, привирал), то так задорно и убедительно, что позавидовал бы Мюнхгаузен. Вторую гейшу он поместил на своей даче на побережье и специально для нее построил небольшой чайный домик, чтобы она не зачахла от тоски по родине. Когда он привозил на дачу гостей, гейша выбегала на дорогу и радостно вопила: «Дорогой папа Мирон! Перестройка! Банзай!» Никаких других русских слов она так и не одолела. Но человеком была хорошим, веселым, без претензий и вскорости обещала родить папе Мирону маленького банзайчика. «Да, девочки, — Мирон Григорьевич погрустнел, — жизнь у меня насыщенная, нескучная, есть что вспомнить, жаль только, скоро кончится». — «Вы чем-то больны?» — насторожилась Алиса. «Нет, не болен, но знаете ли, такое чувство, что все уже пережито, все повидал, пора и честь знать». Так странно, холодно прозвучали эти слова посреди нашего маленького пира, у меня аж под лопаткой кольнуло. Нагуляли мы изрядную сумму, но когда пришло время расплачиваться и Мирон Григорьевич раскрыл бумажник и извлек пухлую пачку сторублевок, я поняла, что его от этой траты не убудет. У Алиски алчно сверкнули глазенки. Мирон Григорьевич остановился в «Минске», но идти в гостиницу никому не хотелось, и Алиса предложила поехать к ней. Она жила неподалеку, на Цветном бульваре. Мирон Григорьевич в последний момент вдруг выказал колебания. «А что, девоньки, может, не стоит продолжать? Какой славный был вечер, надо ли его портить свинством?» Алиска в деланном ужасе закатила глаза. «Как же так, вы нас напоили, накормили, должны же мы отблагодарить. Правда, Таня? Да вы не сомневайтесь, останетесь довольны, барин!» Он внимательно на нее посмотрел и согласно кивнул.
