— Как то есть? — удивился Башлыков. — А в тот раз отстегнул целых десять баксов. И еще колготки подарил. Не новые, правда, женины, но вполне приличные. Сколько же ты стоишь?
Людмила Васильевна намерилась вцепиться ногтями в его наглую рожу, но эта попытка ей еще ни разу не удалась. Тут же она оказалась в постели, согнутая в три погибели и без нижнего белья. Привычно смирясь, она приготовилась к вторжению, но ничего не произошло. Башлыков глубоко задумался, бессильно свеся руки вдоль туловища. Потом вдруг сказал:
— Пожалуй, это единственный способ.
Людмила Васильевна, естественно, приняла эти слова на свой счет, задиристо ответила:
— Для тебя единственный, потому что ты мужик деревянный. Другие бывают поизобретательнее.
Ожидала окрика, а то и затрещины, но Башлыков был благодушен.
— И то верно, деревянная башка. А ты чего развалилась, как на работе, пойдем-ка лучше кофейку попьем.
Озарение было мгновенным, как все озарения. Мимолетным оком, случайно угадал он свой путь. Этот путь вел его к Благовестову, и ни к кому иному. Алешка Крест, Серго и прочие, им подобные, помельче или покрупнее, — лишь небольшие остановки на этом долгом сыскном пути. Миг озарения, как поцелуй ребенка, развеял наконец все сомнения. Благовестова пора пресечь… У правосудия, как у злодейства, множество ликов, и вовсе не обязательно последнюю точку в приговоре ставить прокурору.
За кофе и мятными пряниками Людмила Васильевна разомлела, оттаяла сердцем.
— Мне бы знать, кто ты такой, — сказала она, — может, я тебя полюблю.
Башлыков заманчивое предложение отверг:
— Меня любить не надо, а помочь, пожалуй, сможешь.
— Чем, Гришенька?
— После скажу, когда придумаю.
Людмила Васильевна сладко потянулась, грудью повела истомно.
— Хочешь знать, почему мне обидно?
— Ну?
— Ты меня за человека не считаешь. Думаешь, если я этим промышляю, то уж и не человек.
— Тут двух мнений быть не может.
— Еще обидно, потому что к тебе тянет. Я твоих звоночков, Гриша, как колокольчиков небесных жду. И это мне странно самой.
— Чего тут странного? Я мужик лихой и на подарки не жадный. Чего еще надо.
— Пошути еще, Гриша. Страсть люблю, когда шутишь.
Любовную идиллию нарушил телефонный звонок. Звонил один из топтунов, доложил, что Алешка Михайлов пошел в «Сандуны». Там у него забронирован номер, с двух до четырех. Башлыков спросил, кто с ним, но спросил для подстраховки. Он и так знал, что в баню Михайлов ходит один, это одна из его маленьких причуд.
— Возьми Фомкина и Емелю, — распорядился Башлыков. — Машину оставьте на углу, у светофора. Без надобности не высовывайтесь. Все, отбой.
Он собрался в минуту, да и нечего было собираться. Все, что Башлыкову было нужно, было в нем самом.
— Не договорили с тобой, — обернулся к растелешенной Людмиле Васильевне. — Вечером договорим. Выметайся отсюда, живо!
Деловой, стремительный, незрячий. Такого она боялась до жути. Похватала свои тряпки, умчалась. Башлыков позвонил Сергею Петровичу. Не здороваясь, отчеканил:
— Привезу на двенадцатый километр, как договаривались. К семнадцати ноль-ноль. Встречайте. Вопросы есть?
Вопросов у Серго не было. Он тоже последние дни только и ждал этого звонка.
Номера в «Сандунах» запирались изнутри. Башлыков легонько постучал согнутым пальцем.
— Чего надо? — донеслось из-за двери.
— Давление промерить, — пробасил Башлыков. — Механик требует.
— Пошел на х…! — был бодрый ответ. Башлыков помедлил минутку и постучал вторично.
— Извините, конечно, но возможна авария!
Через мгновение щелкнула задвижка. Башлыков вошел и, поворотясь боком, запер за собой дверь. Алеша Михайлов, укутанный в махровое полотенце, сидел за столом в просторном предбаннике. На столе самовар, большой заварной чайник, банка меду и сладости.
— Башлыков? — Алеша ничуть не удивился, глаза его смеялись. — Ну-ну! Это, значит, твои ребята три дня за мной ходят?
Башлыков опустился на черный стульчик у двери. Ему не нравилось, что он не видит рук Креста.
— Учти, Алеша, навскидку точно не влепишь, а уж я-то не промахнусь. Лучше поговорим по-хорошему.
— Не получится по-хорошему.
— Почему?
— Ты сюда ворвался, а я тебя не звал. Но несколько секунд у тебя есть. Говори. Придумай чего-нибудь.
Теперь Башлыков почти не сомневался, что под полотенцем Алеша уцепил пушку, и уж тем более не сомневался, что не замедлит пустить ее в ход. Вблизи, как и на фотографиях, Михайлов был слишком смазлив для бандита. Его красота была почти устрашающей. И он не был понтярщиком, отнюдь.
— Откуда меня знаешь? — спросил Башлыков. Именно того, что Крест может знать его в лицо, он не предусмотрел.
— Спрашиваю я, ты — отвечаешь. Зачем пасете?
— Серго распорядился.
— Понимаю, что Серго. Зачем?
— Я дружинник. Мое дело — акция.
Алеша задумался, не отводя от Башлыкова блестящих, веселых глаз. Напрягшись, Башлыков сумел разглядеть черную точку ствола под махровой накидкой. Точка была нацелена ему в грудь. Он понимал, что давненько не был так близко от смерти. Страха не чувствовал. Ему нравился улыбающийся убийца.
— Хорошо, — сказал Алеша, — раздевайся, попаримся.
Выпростал руку из полотенца и положил черного «Макарова» рядом с самоваром. «Макаров» — его любимая пушка, это Башлыков помнил по «объективке».
— А у меня ничего нету, — Башлыков смешливо охлопал себя по бокам. — Я пустой.
— Дерзко, — сказал Алеша. — Но и глупо. Ты же не фраер, Башлыков.
— Культурные люди всегда могут договориться без пальбы.
— Культурные в КГБ не служат. Они пишут музыку и книги.
Через несколько минут они сидели рядышком в парилке, где звучно пахло горячей смоляной слезой. Башлыков откровенно любовался, как ладно Алешка сложен: стройные худые ноги, соразмерная грудь, литые плечи, никаких лишних выпуклостей, никаких мышечных бугров, но при каждом движении под гладкой, светлой, чистой кожей перекатывается сдержанная, взрывная мощь. По сравнению с ним Башлыков был приземист, коряв, весь из накачки. Да еще шерстью облеплен, как горилла.
— Давненько не парился, — начал Башлыков, настраиваясь на благодушную беседу. — Но это что, финское баловство. В настоящей-то парной, да с травками с пивком… разве сравнишь.
— Это в Донских настоящая?
— Татарская, самое оно, — не сморгнул Башлыков. А ничего, грамотно твой Губин работает.
