Они оба стояли и молчали, пораженные этим ее признанием, этой ее тирадой.
После Лондона Эмма занималась с мужем любовью считанное число раз — пальцев одной руки хватит, — и ни разу не обходилось без унизительных моментов: после Лондона Зак терял эрекцию как раз в самый решающий момент. Они оба были близки к отчаянию от того, что хороший преподобный Хотчкис никогда не мог исполнить свой супружеский долг так же хорошо, как плохой преподобный Хотчкис, хотя Эмма всегда любила своего мужа — и в лучшие времена, и в худшие.
Ей было знакомо то удовольствие, что могут извлечь из общения друг с другом мужчина и женщина. Особенно сейчас, когда у нее была возможность вспомнить, что это такое. Это было хорошо, и это было нормально. Однако она мало что знала, если знала вообще, о том, что произошло с ней несколько минут назад. Она лишь точно знала, что это — ненормально. Глубже исследовать предмет она не желала. Она всегда полагала, что разнообразие удовольствий ограничивается пределами спальни, что мужчина должен быть сверху и что все должно происходить в темноте.
Но Стюарт сам был воплощением мрака, открыто гордящегося тем, что он — мрак.
Эмма опустила голову в молчании. Когда она решилась взглянуть на него, то увидела, как он из выдвижного ящика стола достает целую связку свежих шейных платков, все из темно-синего, почти черного шелка. На изготовление любого из них ушло несколько больше ткани, чем на галстук среднестатистического англичанина. Они были более объемные, пышные — если Эмма правильно помнила, такие галстуки назывались французскими. Один из платков он обернул вокруг воротника рубашки, другие — скользкие блестящие змейки — запихнул в саквояж. Отлично. Полная экипировка жителя преисподней — даже змеи вокруг шеи не забыты.
Он начал завязывать свой новый галстук. Эмма не знала, куда делся старый.
Она отвела взгляд, обвела глазами комнату, стараясь обрести душевный покой, почувствовать себя лучше. Номер выглядел в точности как ее собственный, только тут было одним окном меньше. Она была удивлена тому, что номера их располагались совсем рядом. Он снял целых три номера, чтобы ему никто не мешал. Спал он в этом номере. Эмма увидела, что он вполне способен аккуратно завязать галстук, не глядя в зеркало. Кровать его оставалась неприбранной — горничная еще не приходила, — и все эти мятые простыни выглядели как-то провокационно. «Он мечется во сне, — решила она, — сбивает простыни».
Между тем Стюарт бросил в саквояж еще кое-что: новую, в упаковке, рубашку, аккуратно сложенный жилет, запасной воротничок. Потом он внезапно начал рыться в саквояже и вытащил оттуда стопку бумаг. Он скатал их, перевязал лентой, затем швырнул на пальто, лежавшее рядом с саквояжем, очевидно, решив нести их в руке. Затем он развернулся к ней спиной и подошел к раковине. «Никакого нижнего белья», — заметила Эмма. Он забрал все с кровати, из тумбочки, с пола, но белья не было. Зак всегда спал в ночном колпаке. Выходит, что не все мужчины его носят.
Возле раковины он взял расческу с серебряной ручкой, украшенной затейливой монограммой, черепаховый гребень, щетку, чашку для бритья с засохшим мылом на дне, складное лезвие и помазок, все это бросил в чашку, завернул в небольшое полотенце, затем всю связку уложил в несессер, лежавший возле кувшина, туда же последовали зубная щетка и коробка с зубным порошком, затем защелкнул несессер и проверил, надежно ли тот закрыт.
Обернувшись, Стюарт зашвырнул в саквояж и несессер. Осталось лишь ему самому одеться, и сборы были завершены.
Стюарт натягивал сюртук, и Эмма вдруг поразилась тому, каким обычным человеком он выглядит. Ничего дьявольского — нормальный смертный, хотя и довольно красивый.
— Где же все? — спросила она. Он как раз застегивал жилет.
— Все? — недоуменно переспросил он, поднимая глаза.
—Ваши, — сказала она и замолчала в нерешительности. Он, кажется, не обиделся, поэтому она решила продолжить: — Ваша команда, мой капитан. Ваш эскорт. Не думаю, что вы куда-то можете отправиться, не прихватив с собой с полдюжины слуг.
Он ответил вопросом на вопрос:
— Откуда деревенская женщина знает такие слова, как «эскорт»?
— Я была замужем за ученым человеком двенадцать лет. — Не будучи пьяным, Зак поражал своим умом. Даже когда он был пьян, он бывал очень умен. Четыре года в Лондоне с множеством достаточно грамотных шалопаев.
Стюарт помолчал, словно впитывая информацию, нахмурился расправил пальто и сказал:
— Я позвоню вниз. Мой «эскорт», как вы их называете, доставит сюда мой экипаж. Как называется та ферма, куда мы едем?
— Станнелов. Ферма Станнелов.
— После них нам следует заехать к вам? У вас есть одежда, которую вы бы хотели взять с собой?
Одежда. Вот смех.
— Юбка и блузка в мешке, который вы уложили в свой саквояж. Еще у меня есть то платье, которое вы уже видели в банке, и вот это платье, что на мне, — с церковного благотворительного базара. — Тут ей в голову пришла блестящая мысль. — Вам придется купить мне что-нибудь получше, если вы хотите, чтобы я обманула вашего дядю.
— Конечно. А в чем вы спите?
Конечно? Он на самом деле собирается купить ей одежду? Эмма хмуро посмотрела на него.
— Это не ваше дело.
— Я забочусь о вашем комфорте, — с упором на последнем слове сказал он. — И я заметил, что у вас нет ночной рубашки. Вы хотите заехать к себе, чтобы взять ее? — Он засмеялся, не пытаясь более сдерживаться. — Мне нравится извращенный ход ваших мыслей. Очень нравится. Все в вас кричит о сексуальности.
— Мои мысли никакие не извращенные! Сам вы такой! Вы спросили меня о ночной рубашке.
В ответ он всего лишь улыбнулся.
— Прекрасно. Не спите в рубашке. Спите голой. На самом деле я бы предпочел видеть вас спящей голой, хотя зимой в этих краях бывает довольно холодно.
— Я... — В каком месте она совершила оплошность? -Я сплю в рубашке мужа. Своей у меня нет.
— Он не купил вам рубашку?
— Он... Ему нравилось, что я люблю спать в его.
— Тогда вы можете спать в моей.
— Нет! — Она представила весь этот тяжелый белый шелк, струящийся по ее телу, это... это... Господи! Она не знала, как быть. Она не могла носить ночную рубашку виконта Монт-Виляра. Или могла? — У Зака была фланелевая. Она...
— Она была ночной рубашкой бедняка, — закончил он за нее. — Эмма, так ли нам нужно всюду таскать вместе с собой вашего мужа? Как я понимаю, он не всегда был таким уж сокровищем. Давайте не брать его рубашку. Спите в моей. Она вас не съест. — И он слегка засмеялся. — Я говорю всего лишь о ночной рубашке. Рубашка — вещь безвредная. Она будет вам великовата, но в ней вы будете чувствовать себя тепло и уютно. А в Лондоне мы купим вам очень и очень симпатичные вещи.
Да. Она нахмурилась. Нет. Он собирается купить ей очень симпатичные ночные рубашки? Нет, он хочет сказать, что купит ей красивую одежду, чтобы она могла убедить его дядю расстаться со статуэткой и серьгами. Чтобы дядя поверил, что она и в самом деле продает произведения искусства из-под полы. Очень симпатичная одежда. Это же здорово, не так ли? Стюарт оплатит счета. И это здорово. Все это совершенно безвредно. Она просто валяет дурака. Тем более что ей нравится красивая одежда.
