Он понял, что она страшно напугана. Она его боялась. Всерьез. Какого черта? И тут вдруг глаза ее подернулись влагой. Она всхлипнула и начала плакать. Боже мой!
Одна рука ее застряла за спиной. Нет, не одна — обе. Он прижал ее к часам. Он отступил на шаг, отпуская ее. И как только между ним и дверью появилось пространство, она метнулась туда, как испуганный кролик.
— Эмма! — Он ухватил ее за юбку и подтащил к себе.
Она застыла, стремительно обернувшись. Он подумал, что, если он не будет ничего делать, а просто поговорит с ней, спокойно, разумно, он мог бы преодолеть в ней этот страх, но, чтобы сделать это, он должен был держать ее за юбки...
Эмма дернулась так, что послышался звук рвущейся ткани. Она была похожа на кролика, попавшего в капкан. Что на нее нашло? В конце концов он показал ей свои руки — вот они, пустые, ничего в них нет. Поднял их вверх, показывая, что сдается.
— Что не так? — спросил он.
Она смотрела на него с осуждением, затем вдруг начала пятиться. Она дышала, как паровоз.
— Я не шевелюсь. Я стою где стою. Видишь? Я не подхожу к тебе. Что не так? Это из-за меня? Ты боишься меня. Почему? — Он опирался о косяк — ему действительно требовалась поддержка.
Степень ее страха пугала его.
— Ты думала, что я собираюсь... — Он не договорил до конца и засмеялся. — Что я собирался сделать? Ну-ка скажи. — Она не желала говорить. Он видел, как она облизнула губы. — Послушай, я действительно далеко зашел. Я использовал всю власть, что имею над тобой, и тебе это не нравится, но, Господи... — Все, что он говорил, было не важно.
О, сладкая, сладкая женщина. Ее сексуальная привлекательность была более чем ощутима. Он чувствовал ее — носом, ртом, его тянуло к ней с потрясающей силой. Притяжение было не менее явственным, чем те крепкие и солидные книжные шкафы, что стояли у него за спиной.
И она это чувствовала. И боялась. Взаимное влечение не радовало ее, а заставляло верить в то, чего не было.
Он сделал попытку вернуть ее на землю.
— Ты думаешь, я пытался заставить тебя сыграть со мной... как ты называешь эту игру? Пикл-тикл? Танец живота? Полька для взрослых? Как ты ее называешь?
Она покраснела и шмыгнула носом.
— Ты думала, что я стану любить тебя силой? — тише и нежнее спросил он. — У тебя, Эмма, у самой довольно странное воображение. — И добавил уже добрее: — Нет, я бы никогда не стал этого делать. Я не думал, что это было у тебя на уме. Если я зашел слишком далеко, извини. Но не надо плакать из-за моей ошибки.
Она заморгала, не принимая его извинений.
— Ты — мужчина, который может связать женщине ноги...
— Чтобы она меня не пинала.
— Там, в гостинице, ты сказал, что мог бы сделать что угодно...
— И действительно мог бы. Ты страшно рисковала. Хотя к тому времени, как ты стала отвечать на мои поцелуи, ты могла считать себя в этом смысле в полной безопасности. Господи, я никогда тебя не принуждал. Ну хорошо, не принуждал ни к чему большему, чем поцелуй. Но мне нравится, что это нравится тебе.
Она быстро затрясла головой.
— Ты думал об этом, ты этого хотел. Я думаю, ты мог бы...
Он начинал злиться.
Он состроил гримасу, но все же взял себя в руки.
— Эмма, тебе нужен мужчина, и ты сейчас смотришь на того мужчину, которого ты хочешь.
— Нет. — Она закрыла глаза и покачала головой. Но уже без прежней уверенности.
— Я могу в этом смысле о тебе позаботиться. Мне хочется этого. Позволь мне ласкать тебя так, как ты хочешь, чтобы тебя ласкали. Позволь мне показать тебе то, что я хочу сделать.
Она покачала головой, затем снова всхлипнула. Он был раздражен, разочарован и не собирался этого скрывать.
— Ты ненормальная. Ты сама себе все придумала. Но не надо плакать потому, что я неправильно тебя понял. Наверное, я слишком напирал. — Он покачал головой, все еще не вполне понимая, что произошло, в каком месте он оступил ся. — Просто мне показалось, что ты такая сильная...
— Я и есть сильная.
— Да. Хорошо. — Он кивнул. — Но непобедимых людей нет. — Он сложил руки на груди, спрятав пальцы под мышки. — Я собираюсь спать, — сказал он. — Хотел бы я, чтобы вы ко мне присоединились. Но нет — к вашему сведению, я ни к чему не склоняю женщин силой. Я люблю власть, и у меня неплохо получается ею пользоваться, но даже я, сын сумасшедшего, могу держать себя в руках.
Он поднял глаза и добавил:
— К вашему сведению, я люблю другую игру. Игру со стулом, когда теоретически я контролирую ситуацию, но вам чертовски этого хочется. — Он прищурился, смерив ее взглядом. — Так что следите за собой. Мне бы хотелось лежать с вами в постели и делать вам приятное, целовать вас, прикусывать кожу, очень нежно, оставляя маленькие следы там, где побывали мои губы, покуда я не возьму вас, беспомощную, изнемогающую от желания. Вот это я люблю. Ту власть, что помогает тебе притвориться богом. И я люблю другие игры, некоторые из которых, смею сказать, даже не я изобрел. Когда речь заходит о сексуальности, я предпочитаю взрослый подход. Нет, — тут же опроверг себя он, — не взрослый. Подход восьмилетнего ребенка. Я играю, и я не знаю стыда. Только воображение. — Он засмеялся, на этот раз неприятным, циничным смехом.
— Вы сумасшедший, — сквозь слезы бросила ему Эмма, но его относительное самообладание явно опровергало это обвинение.
Он поднял бровь.
— Возможно, — сказал он, затем пожал плечами. — Хотя я думаю, что не я безумец, это вы ханжа. Какая разница, в какой области лежат мои сексуальные интересы или ваши?; Это личное дело тех людей, кто в это вовлечен, и ничье больше.
Затем он набрал воздуха в легкие и разразился самой длинной, самой быстрой тирадой из всех, что ей доводилось от него сльшать.
Он сказал:
— Я никогда не имел дела с женщиной, обладающей такой стойкостью духа и такими способностями. Женщиной, чье доверие и уважение я хотел бы завоевать. Я не знаю, зачем мне это: чтобы проверить, узнать, получить, обмануть? Я ни в чем не уверен, я только знаю одно: я никогда не встречал такой удивительно привлекательной и такой целеустремленной женщины, такой целостной и самодостаточной. — Он все распалялся, все говорил. — Странно, непонятно, необычно. Да. Великолепно. Совершенно. Бросьте все эти суждения в лицо страсти, в тот миг, когда вы ничему не подконтрольны. Я — вот он, стою, готовый принять все, что может вам понравиться, принять и дать. Сдайтесь мне, доверьтесь мне вот так — широко, открыто... — Он сорвался, не закончив предложения, судорожно глотая воздух.
Эмма чувствовала, что она в западне. Вначале буквально, затем фигурально: в ловушку ее заманила его перевернутая логика, усугубленная теперь еще и страстной мольбой, такой горячей, — ничего подобного ей не приходилось слышать в жизни.
