Черт возьми, о чем речь? Они словно говорили на разных языках.
– Давай считать, что ты обставил меня. Я дала тебе фору, потому что думала – ты не попадешь и в белое! Но ты оказался хорошим стрелком… конечно, не таким хорошим, как я, но все же. Видишь, я это признаю.
– Дело не в этом.
– В чем же?
Лидди утратила всякую видимость самообладания, и надо сказать, Сэму нравилось думать, что это из-за него. Лучше гнев, чем полное равнодушие. Будь они одни, он прямо сказал бы, в чем дело: в ее упорном нежелании признать поражение. Если бы Лидди защищала свой престиж лучника, он бы это понял и принял. Но она была против всякой капитуляции, даже извечной капитуляции человека перед чувствами. Она хотела победить свое тяготение к нему, свою потребность в нем.
Они были не одни. Всякие разговоры вокруг прекратились, люди с интересом прислушивались к перепалке.
– Если считать, что победил я, значит, мне причитается тот выигрыш, который и был обещан.
– У тебя мания.
– А ты просто лгунья.
Лидия насмешливо улыбнулась. Вальс кончился, музыка стихла. В комнате воцарилась тишина.
– Для женщины, которая ненавидит лицемерие, ты слишком часто к нему прибегаешь.
– Как мило с твоей стороны, – внятно произнесла Лидия. – Мистер Коди – сама галантность, всегда говорит только приятные вещи.
– Ничего, кругом полно джентльменов. Я охотно оставлю любезности для них. Я привык говорить людям правду в глаза, и правда такова: ты лицемерная, напыщенная, распутная, сварливая девчонка! Ты не только судишь, но и осуждаешь, и все знаешь заранее: каким должен быть дипломат, а каким ковбой с Дикого Запада. Ты настоящая английская…
Он умолк и огляделся. Кое-кто в толпе выглядел сконфуженным, однако большинство зрителей тянуло шеи, стараясь не упустить ни слова. Уже и речи не шло о том, чтобы подогревать ссору. Так толпа зевак наблюдает за тем, как ревущее пламя поглощает здание, как у самого берега тонет разбившееся о рифы судно.
То, что сказал Сэм, больно ранило Лидию. Лицемерная, напыщенная, распутная, сварливая… Кое-что из этого было правдой, но даже если так, как он мог публично бросить ей все это в лицо? Он задел ее честь, ее достоинство. Если оставить все, как есть, начнутся пересуды. Люди будут гадать, почему он выдвинул против нее такие обвинения.
Лидия засмеялась, пытаясь обратить случившееся в шутку.
– Допустим, так. Но ведь я все равно тебе нравлюсь?
– Нет! – отрезал он.
Сердце ее упало, горло сжалось.
– Ты олицетворяешь все это широким жестом он обвел комнату, собравшихся, дом, Йоркшир и, быть может, целую Англию, как бы заключив Лидию в самый центр круга. Но почему? Что она такого сделала? Вела себя сварливо? Подумаешь! Клив никогда не возражал против ее наскоков, да и Боддингтон относился к ним более чем терпимо. А вот Сэм Коди вздумал обижаться. Осел! «Ну и пусть», – подумала Лидия. Какая разница, что он о ней думает! Какая разница, что говорит!
Но в сердце оставалась мучительная боль. Сэм Коди не походил ни на Боддингтона, ни на ее брата. В ее жизни он занимал особое место и значил неизмеримо больше. Он был единственный мужчина в целом свете, чьи слова могли разбить ей сердце.
Потому что она любила его.
Эта мысль вспышкой озарила сознание и странным образом успокоила Лидию. Ей стало легче. Все сразу стало на своим места. Она любила Сэма Коди – неразделенной любовью. Для него она была средоточием всего ненавистного, фокусом его неприязни. Продолжение разговора не привело бы ни к чему доброму.
Лидия собрала остатки достоинства, изящным жестом приподняла юбки, высоко вскинула голову и направилась к выходу.
Она шла в тишине сквозь строй любопытных взглядов и шокированных лиц. Все молчали. Даже виконтесса, обычно скорая на язык, потеряла дар речи. Только виконт окликнул дочь по имени. Лидия даже не повернула головы. Боддингтон молча отступил с дороги, Мередит сделала движение остановить ее. Все эти люди считали ее незаслуженно оскорбленной. Однако правда не во всем была на ее стороне. У самой двери Лидию схватил за руку Клив.
– Не волнуйся, – сказала она, отнимая руку. – Все в порядке.
Но это были только слова. У подножия лестницы слезы градом покатились по ее щекам. Лидия подхватила юбки и бросилась бегом. Подбегая к своей комнате, она уже рыдала в голос.
Глава 22
Вы полагаете, что есть разница между душой и телом? Значит, вам не дано ни того, ни другого.
Оскар Уайльд. «Хамелеон»
Спустя какое-то время Лидия вернулась к действительности. Она лежала в полузабытьи на полу в гардеробной. Платье совершенно сбилось – те пуговки на спине, до которых она не сумела дотянуться, так и остались застегнутыми. О том, чтобы обратиться за помощью к Роуз, страшно было и подумать. Никогда еще Лидия не чувствовала такого всеобъемлющего одиночества.
Она повернулась на спину и лежала, вспоминая пустоши и свою наивную веру в то, что они с Сэмом отлично дополняют друг друга. Тогда ей казалось, что он понимает и принимает в ней все, в том числе потребность познать себя, выяснить, на что еще она способна помимо того немногого, что от нее ожидалось. Там, на пустошах, она была просто Лидди Браун, горничная – бойкая на язык, дерзкая и отважная, и Сэму это как будто нравилось. Он упорно не желал верить в то, что она дочь виконта – лицемерная, напыщенная, распутная и сварливая. Как же нужно презирать женщину, чтобы при всех так ее унизить?!
Лидия сказала себе, что ей совершенно все равно, – и снова разрыдалась. Ей не было все равно, о нет. То, что думал о ней этот несносный американец, было чрезвычайно важно. Она лежала, не в силах подняться, переходя от гнева к отчаянию, от обиды к досаде. Но самым сильным и упорным чувством был стыд, мучительный и упорный. Недавняя сцена в музыкальной комнате рисовалась чем дальше, тем ужаснее. Она подошла, чтобы сдаться на милость Сэма, а он ее грубо оттолкнул.
По коридору приблизились осторожные шаги. Лидия встрепенулась – Роуз! Наконец-то! Она ее все-таки простила! Наверняка кто-нибудь из лакеев был в курсе того, что случилось в музыкальной комнате, и поспешил довести пикантную новость до сведения всей прислуги. Это заставило Роуз пересмотреть свое поведение, она спешит утешить хозяйку.
Лидия медленно поднялась, зеркало отразило растрепанную, заплаканную молодую женщину в полурасстегнутом платье. Дверь гардеробной отворилась. Появился Сэм. Лидия непроизвольно схватилась за кромку корсажа, стараясь натянуть его повыше.
Бог знает почему, больше всего ее поразило то, что Сэм в шляпе. Этот экзотический головной убор совершенно не подходил к его элегантному наряду, белоснежной рубашке и уж тем более – к розе в петлице смокинга. Впрочем, еще меньше сюда подходили его поношенные сапоги. Широкие поля стетсона, по обыкновению, затеняли глаза.
