Повернувшись, она разглядывала его из-под зонта, склонив голову набок. Николь перевела взгляд на его руки, а с них снова на лицо, стараясь разгадать его намерения. Его намерения!
«Боже правый!» — подумал Джеймс. Его глаза следили, как блестящая малахитовая брошь на ее груди вздымалась и падала. Он не отрывал взгляда от того места, где два нежных полушария, плотно смыкаясь, казалось, готовы были раздавить друг друга, — так крепко Николь обеими руками прижимала ручку зонтика к себе.
Ее груди — такие полные, округлые и соблазнительные — не могли оставить его равнодушным. Джеймс облизнул пересохшие губы.
Николь прислонилась к столбу изгороди. Мягко, спокойно она спросила:
— Что вы делаете?
Джеймс медленно покачал головой. Он не мог говорить, Николь знала это, возможно, лучше его самого. Джеймс понял это, почувствовав блаженство, когда забрал из ее рук зонт. Николь попыталась выхватить его, но было поздно.
— Я хочу видеть вас, — сказал он, — не прячьтесь.
Джеймс выразился предельно ясно. Конечно, он хотел бы отбросить ее одежду, хотел бы исключить все, что его окружало, из поля своего зрения. Он хотел остаться с ней наедине. Он хотел тесной, глубокой близости... эмоциональной и физической. Он хотел сблизиться с Николь Уайлд. И это страстное желание кружило ему голову.
Джеймс спохватился.
— Я не знаю, — сказал он, — эти мимолетные упоминания о пчелах, молодом человеке — вашем друге, вашей тетке и сестрах соизмеримы с моим рассказом о том, как я бегал нагишом в прошлом году, или нет?
Она неприязненно взглянула на него:
— Мы не дети, чтобы играть в игру, кто больше секретов выболтает. Я не должна вам исповедоваться.
— Нет, мы два взрослых человека, один из нас — чистосердечен, другой — скрытен и замкнут. Я не прошу вас насильно исповедаться. Хотя, — он рассмеялся, когда это пришло ему в голову, — вы, возможно, знаете что-то, что мне было бы интересно узнать. Я интересуюсь вами, — добавил он. — Только вами. В вашей жизни должно было быть что-то еще, кроме мальчика и двух сестер, которые, я догадываюсь, не так хорошо к вам относятся, как ваша тетушка. Почему? Расскажите, расскажите мне все о вашей жизни — все, что действительно имеет для вас значение...
— Концерты, — перебила она его. — Концерты имеют для меня значение. И опера. И букеты цветов. И образование. Я верю в образование для всех, именно оно станет спасением для человечества. Я думаю, каждая женщина, имея деньги, должна вкладывать их в реальную собственность для того, чтобы получать наивысший доход. Это мое настоящее, вот что имеет для меня значение.
— Нет, это внешняя сторона...
— А вам никто не давал права на большее, хотя бы потому, что вы готовы пригвоздить меня к этому месту, пока я не отвечу...
— Кто такой Дэвид? Как у вас появилась здесь собственность и...
Николь со злостью, придавшей ей сил, так толкнула бедром турникет перед собой, что от одного этого толчка тиски, в которые она была зажата, раскрылись, и Джеймс отпустил турникет.
Освободившись, Николь стремительно пошла прочь, прежде чем Джеймс смог объясниться или успокоить ее. Она спешила через выгон так, словно множество диких вепрей гналось за ней. Джеймс прошел через турникет и направился следом.
Она шла навстречу грозе, ее маленькая фигурка выделялась на фоне темного неба с клубящимися тучами. В этот день она надела молочно-желтое платье. Этот цвет ярко выделялся на фоне синевато-багровых, с лиловым отливом грозовых туч, которые вились по небу и закрывали горизонт.
Джеймс догнал ее, потянул за руку с мыслью о том, что им нужно искать убежище. Николь резко высвободилась, так что Джеймсу пришлось отступить. Ему вдруг пришло в голову, что она любит тех, кого защищает. Она скрывает их, не позволяя никому приблизиться. Такая позиция, казалось Джеймсу, вела к одиночеству. Это заставляло его тревожиться за нее и злиться.
— Так что же случилось с двумя вашими упрямыми сестрами? Почему они не разделили свою жизнь с кем-нибудь таким же умным и великодушным, как вы?
Джеймс заставил Николь повернуться.
— Четырьмя, — сказала она. — У меня было четыре сестры. Две умерли: одна — из-за аварии на бумажной фабрике, где работала, нет, батрачила; другая — в детстве, в девятилетнем возрасте. Две другие замужем и живут в бедности. Муж Нинетт бьет ее. Я как-то пыталась послать ей и Шантиль деньги, но они не захотели их принять. Они бедны, больны, несчастны, необразованны... — Она замолчала, затем рассмеялась горько и иронично: — Я одна сумела встать на ноги, а они называют меня... шлюхой, — произнесла она, но это слово заглушил раскат грома, который неожиданно раздался совсем рядом и продолжался почти целую минуту.
Это слово было как пощечина. Джеймс не мог бы произнести его вслух. Оно было вульгарным, но оно было произнесено.
Произнеся это слово, Николь, однако, притупила свою злость. Она не применяла к самой себе таких нецензурных выражений. Те, кто делал это, допускали в отношении ее ошибку, несправедливость, и она это знала. Все, чего она хотела, — это прожить жизнь в мире и спокойствии. Спокойствие было ее страстным желанием, поэтому она стояла, собираясь с силами, глядя на ветки конского каштана, качавшиеся на ветру с дрожавшими листьями. Она чувствовала, что ее юбка прилипла к ногам.
Николь слышала, как Джеймс прошептал:
— Я... я извиняюсь за ваших сестер. Мне так жаль...
— Мне тоже жаль. Жаль, что живые так же далеки от меня, как и мертвые. Но мне ничуть не жаль, что я не стала одной из них. — Когда Николь посмотрела на него, то заметила, как пристально и серьезно он ее разглядывает, и предостерегла: — Не делайте ошибки. Я правильно распорядилась своей жизнью. Из всех своих возможностей я выбрала наилучшую.
Джеймс коротко кивнул в ответ. Николь не выдержала и снова зашагала вперед. Вместе они подошли к ближайшему зданию колледжа, влажный ветер подгонял их в спину.
Чуть позже Джеймс, прокашлявшись, сказал:
— Вы говорили о вашем друге Дэвиде. Если он действительно ваш друг, то вы подходящий человек для него.
Николь долго смотрела через поле на серые готические башни, купола, шпили, затем сказала:
— Дэвид — мой сын.
Не потребовалось и секунды, чтобы Стокер понял, что она никогда никому об этом не говорила. Николь продолжила:
— Он ходил в лучшие школы, получал все, о чем молодой человек может только мечтать. Однако не ошибитесь. Я не лгу, утверждая, что я его мать, но я не объявляю о своем материнстве. Я попросила Хораса усыновить его, что он, между прочим, и сделал. Дэвид официально считается сыном покойного Хораса Уайлда, адмирала флота ее величества. Большинство людей предполагают, что мы с Дэвидом в таких сердечных отношениях из-за Хораса, его законного отца. Но это я, — произнесла она с ударением, — я заботилась о нем. И теперь мне принадлежит высочайшая честь послать его учиться в университет, где он преуспеет. Этого я не могла бы сделать для него, будучи помощницей поварихи или трепальщицей на бумажной фабрике. Не думайте, что я сожалею о том, что сделала. Нет, ничуть!
