Губы у Филиппа задрожали. Он приложил ладонь к подбородку, чтобы унять дрожь. Когда это не помогло, он просто сжал губы. Отвернувшись, он сказал:
— Простите, я сейчас поеду.
Дэвид предложил:
— Я сложу ваши вещи со своими в саквояж. Мы можем успеть на поезд в час ноль пять.
Как сигнал, издалека, с холмов, раздался звон колоколов — деревенская церковь возвещала о полудне.
В двенадцать тридцать Филипп и Дэвид вышли из дома. Ошеломленная Николь вышла проводить их. Она повернулась и оказалась лицом к широкому белоснежному открытому коридору. Череда французских окон открывала через балкон вид на море. Ей показалось совсем нереальным, когда в конце коридора появился Джеймс. Он шел прямо за ней: высокий, стройный, широкоплечий, через коридор он вышел на балкон, там он оперся руками о мраморные перила и посмотрел вниз. Он остановился у стола, накрытого для ленча, за которым присматривали двое слуг, отгоняя опахалами мух.
Будучи не в состоянии думать о чем-либо, Николь вышла и села за стол. Через секунду, не сказав ни слова, Джеймс присоединился к ней. Дворецкий принес блюда, которых было слишком много, потому что двое из тех, для кого они были приготовлены, находились уже на полпути к поезду. Николь и Джеймс уставились на стол, заставленный яствами: приправленные душистыми травами маленькие курочки, свежий хлеб, маслины... Она наконец набралась храбрости и взглянула на Джеймса, сидевшего напротив нее. Они замерли, созерцая друг друга.
Николь сказала:
— Я не знаю, что сделать... — Затем добавила: — Для Филиппа, конечно.
Джеймс предложил:
— Мы можем поехать за ним в Кембридж и предложить помощь, если понадобится.
— Не думаю, что мы поможем.
— Возможно.
«Какая я ужасная женщина», — корила себя Николь. У человека, снявшего этот дом, сейчас самое тяжелое время в жизни, а она даже радуется тому, что он уехал. И посмотрите-ка, кто остался!
Совесть мучила ее. Она убеждала себя: «Ты лучше относилась к себе, когда оставила Джеймса, когда не рисковала его репутацией. Если он любит тебя открыто, то теряет свой ореол героя в глазах окружающих, если он притворяется — чего он не умеет делать, — то теряет ореол героя в своих собственных глазах. Так или иначе, ты запятнаешь его доспехи. За это ты будешь ненавидеть себя, и, несомненно, это будет ранить тебя, отравит все счастье и в конце концов испортит отношения».
Вот как ответила Николь на свой вопрос, пока тянулась через тарелку за ножкой жареной курицы.
Так, словно у них не было ни малейшего представления о том, что им делать дальше, Николь и Джеймс принялись за провансальское блюдо, сидя на огромной террасе на редкость уединенного дома, находившегося на краю такого маленького городка, что он даже не был отмечен на карте. Порыв морского ветра взбодрил их.
Занавески, раздуваемые средиземноморским ветром, взметнулись и заплясали вдоль всей террасы между широко открытыми французскими окнами, задевая края стола. Но это был просто вопрос времени. Через полчаса они с Джеймсом заговорили: обсудили загадочное исчезновение Джеймса прошлой ночью — пока она бродила по пляжу, он направился к ближайшей деревушке, что оказалось непростым делом. Они поговорили о ее собственности (она встретила своих французского и итальянского агентов по недвижимости на прошлой неделе). Они нашли, что пиццу здесь сдабривали большим количеством приправ, — много орегано, но очень даже неплохо. Обсудили качество вина — среднее. Ничего существенного. Они ерзали на своих стульях, испытывая неловкость. Они попробовали все блюда, но ели очень мало. Они поднялись со своих мест, прошлись по террасе и очутились в комнатах дома.
Здесь они замолчали, так как Джеймс подходил к Николь все ближе и ближе. Когда они миновали холл, Джеймс взял ее за плечи и прижал спиной к стене. Она даже слегка ударилась затылком, с такой силой он ее прижал, прильнув к ее губам. Его язык мгновенно лихорадочно проник вглубь.
Он одновременно и прижимал ее к стене, и притягивал к себе. Николь запустила пальцы в его волосы и страстно прильнула к нему. О да! Здесь она позволила своим чувствам вырваться наружу, словно была уверена, что видит Джеймса в последний раз.
Так они и целовались, безотчетно лаская друг друга в темном углу холла, пока не услышали звяканье посуды и топот ног — слуги убирали со стола.
Джеймс отпрянул от Николь. Он стоял почти вплотную к ней, с тревогой вглядываясь в ее лицо — он должен был понять ее состояние, прежде чем резко повернуться и выйти из холла.
Переговорив наскоро со слугами, он отослал их с трехдневным жалованьем и наказом вернуться на четвертый день. После этого Джеймс и Николь решили подняться в прохладную, продувавшуюся ветром комнату.
По пути они разбрасывали одежду друг друга. Он повесил ее корсет на небольшую арфу, стоявшую в углу, ее сорочку — на стул перед фортепиано, ее чулки на подставку для нот. Его брюки висели на спинке кровати, его рубашка валялась на полу, его нижнее белье болталось на ручке двери, выходившей на террасу. Они добрались до балкона, чтобы заняться любовью на залитой солнцем кушетке. Джеймс сидел опираясь спиной о стену, обнаженная Николь сидела на нем верхом, широко расставив ноги, руками сжимая его плечи. Ее тело ритмично двигалось. Джеймс помогал ей, поддерживая за ягодицы.
— О, Николь... я обожаю тебя, мне нравится, как ты выгибаешься вперед... как твои соски касаются моей груди. Я скучал по тебе... Я люблю... Боже милостивый!
Николь радостно улыбалась, глядя на него сверху вниз, в то время как ее тело приближалось к кульминационной точке. Она взяла в ладони его лицо, заглянула в янтарные глаза, неотрывно смотревшие на нее. Это напоминало игру, она пристально смотрела в его глаза, чувствуя, как его пальцы пробегают по ее спине, слегка раздвигают ягодицы. Он приподнялся и врезался в нее. Они слились.
И удовольствие... Глубокое удовольствие разлилось теплом.
Он наблюдал за ее реакцией, за пронизывавшими все тело сильными и резкими судорогами. Его глаза ни на миг не отрывались от нее, так же как его руки постоянно сжимали ее тело, дрожащее от удовольствия.
Она закончила раньше, чем Джеймс. Ее взгляд затуманился. Она уже больше не видела его, только вскрикнула, задрожав мелкой дрожью, расправляясь и сжимаясь от удовольствия, не подчинявшегося разуму и не поддававшегося контролю. Она вся отдалась побуждению. Джеймс вдруг снова начал двигаться с небывалой силой... Он поцеловал ее неистово... и оба они перенеслись неизвестно куда... Туда, где они уже не разъединились, а превратились в единое чувство, единый разум, единое тело — в пылающий сгусток мощи, казалось, способной сплавить воедино и их души.
Среди ночи, когда Николь лежала в полудремоте на груди у Джеймса, он прошептал ей на ухо:
— Николь?
— Хм...
— Ты проснулась?
