С присущей ему настойчивостью пан Борживой приступил к исполнению своего замысла…
А между тем беспечный Гловач шел себе и шел, ни о чем особо не заботясь. В тумане он ничего не видел, но считал это ерундой. Главное – выдерживать направление, тогда ничего с тобой не случится.
И тут, впереди и немного сверху от тропинки, он заметил свечение – вроде как от гнилушки.
«Любопытно, – подумал Гловач, – что это там такое светится сквозь туман?»
Он подошел поближе, вытянул шею и прищурил глаза. Таинственное сияние исходило от какого-то предмета, плотно окутанного туманом. Гловач присел на корточки и, недолго раздумывая, запустил в туман обе руки. Он нащупал нечто гладкое и деревянное.
Гловач ухватил это покрепче и потянул к себе. Из тумана донесся тихий мелодичный звон, и глазам пораженного лютниста предстал удивительнейший музыкальный инструмент.
По форме он напоминал большие гусли. Его изящный корпус был создан из розовато-коричневой древесины, испускающей таинственное мерцание.
Обладатель прекрасной лютни, подарка фей, Гловач совершенно искренне считал, что лучше инструмента на свете нет. Прочее он пренебрежительно разделял на «дуделки» и «пиликалки». Что до гуслей, то их он именовал «гроб со струнами». Но прикоснувшись теперь к рукотворному чуду, Гловач мгновенно понял: все, на чем он играл прежде, – жалкое подобие настоящего инструмента, и только эти светящиеся гусли являются подлинной сокровищницей волшебных звуков.
Он трепетно коснулся струн, и они отозвались чистым звенящим голосом, одновременно нежным и мощным. На этом инструменте хорошо играть и в маленькой светелке, и в огромной зале, и даже в чистом поле перед войсками. Звук этих гуслей был способен без усилий заполнить любое пространство, одушевить его, сделать вместилищем музыки…
Кто же их оставил у тропинки и как это вышло, что такой изумительный инструмент оказался брошенным? Как знать, не лежит ли хозяин этих гуслей где-нибудь в кустах с пробитой головой!
Впрочем, Гловач не был расположен шастать по кустам в таком густом тумане. Выпустить из рук чудесные гусли казалось ему чуть ли не преступлением. Он поудобнее уселся прямо на тропинке и для пробы сыграл немудрящую песенку «Барашек овечке так говорил». Она прозвучала как не лишенная трогательности оратория. Гловач едва не разрыдался от волнения и восторга. Такого не доводилось ему слышать даже у фей.
Одну за другой он сыграл баллады «Князь Роман жену пытал», «В грудь пораженная дева мечом», «Заморенный голодом, узник сказал…», «Меня, младую, ждет могила», а также небольшую эпическую песню «Рука князя Младовоя, присланная его жене Елене в осажденный замок». Последнюю он допевал сквозь слезы. Музыка, порождаемая этими струнами, обладала удивительным свойством доходить до самых глубин души.
Гловач теперь знал, что не расстанется с гуслями, и мечтал, что когда-нибудь они принесут ему богатство и славу. Он спел любовные канцоны «Побелела лицом», «Мой друг – ландскнехт, а я – простушка», «Лишь звезды и луна свидетелями были», «Прощальное письмо Аматы» и «Лилейней шеи нет на свете».
Каждая новая мелодия звучала сладостней предыдущей. Музыка сгущалась, как туман, делалась упругой, почти осязаемой, и Гловачу казалось, будто ее живые пальцы то ласкают его щеки, то слегка сдавливают горло, то вдруг резко нажимают на виски.
Не хотелось останавливаться. Хотелось играть и играть… Гловач не чувствовал усталости. Он успел исполнить все песни и баллады, какие помнил, все плясовые мелодии, даже тролльский гопак, сыграть который обыкновенному человеку, по общему мнению, невозможно. А руки все не хотели покидать поющие гусли. Начались импровизации на уже сыгранные темы, одна затейливее другой.
Долго ли это продолжалось – Гловач сказать не мог. Но в конце концов он начал уставать. Однако пальцы упорно не отрывались от струн. И снова полились мелодии, на этот раз совсем незнакомые. Гловачу стало не по себе. Как это он ухитряется исполнять с таким искусством музыку, которую сам слышит впервые в жизни? Он попытался отложить инструмент, но гусли приросли к его коленям. Пальцы жгло как огнем.
– Плохо мое дело, – сказал сам себе Гловач. – Я-то, дурак, считал, будто это я играю на гуслях. А выходит, что гусли играют на мне…
Лес огласился рыдающими звуками давно забытой элегии Усамы Унылопевца «Стенания души, поверженной во прах»…
…Эти звуки вызвали бы у Людвига множество воспоминаний, если бы тряпичный сенешаль мог их слышать. Но Людвиг, висевший за поясом у Марион, их не слышал. Равно как и его хозяйка.
Марион, потерявшись в тумане, страшно испугалась. Только что впереди видна была спина Зимородка, сзади топал Гловач, и вдруг – никого. Одно ватное безмолвие. Марион метнулась вперед – пустота. Пробовала кричать – безответно.
– Ой-ой-ой, – сказала она и схватилась руками за щеки. – Ой, как же это вышло?
– Вот так оно всегда и выходит, – подал голос Людвиг. – Ведешь себя примерной паинькой, а тут тебе раз! – и по голове! Раз! И по голове! – В голосе сенешаля слышалось неприкрытое злорадство.
– Тебе, значит, смешно? – сказала Марион. – Вот, значит, как?.. А то, что я заблудилась и теперь скоро умру? А что я тут совсем одна?
– Стало быть, я не в счет, – разобиделся Людвиг. – Вот она, благодарность за верную службу! Спасибо, ваше высочество!
– Но ты все это время не подавал признаков жизни, – принялась оправдываться Марион. – Вот если ты раньше бывал в этих местах, то скажи, куда мне теперь идти?
– Бывал – не бывал… – вздохнул Людвиг. – Я бы и рад услужить, ваше высочество, так ведь туман. Ничего не видно.
У Марион задрожала нижняя губа – она явно готовилась заплакать.
– И что теперь делать?
– Идти вперед, ваше высочество. Только, умоляю вас, осторожнее!
Марион сделала несколько неуверенных шагов в тумане и вдруг увидела, что впереди туман расступается. Вскоре она уже шла между деревьями. Клочья тумана висели, как рваное белье.
Неожиданно Марион заметила костер и прибавила шагу. «Вот какая я молодчина, – подумала девушка. – Не испугалась, не пала духом, не принялась метаться, а пошла себе спокойно вперед, и вот я всех нашла. Сейчас подойду к костру – то-то они удивятся! Зимородок вынужден будет признать, что и я в лесу чего-нибудь стою».
В конце концов она пустилась бегом. Болтаясь у нее на поясе, Людвиг успел только выкрикнуть:
– Ос-то-рож-ней, вдруг-там-не-они!
Но Марион его не слышала. Она выбежала к костру и остановилась как вкопанная. Ни Зимородка, ни Мэгг Морриган – никого из своих спутников возле костра она не увидела. Шесть или семь незнакомых девочек подкладывали в костер хворост и жарили на палочках грибы и картофелины.
– Ой, – сказала Марион. – Здравствуйте, девочки! Меня зовут Марион. А вы не видели здесь поблизости такого человека в кожаной одежде и с ним такую женщину с большим коробом, и еще толстяка с саблей и лютниста с лютней? Я была с ними, но потерялась.
