– Но ведь это не Рикина? И не Лазава? И не…
– Нет, – сказал наконец Иза Таган. – И не я. И не Оале Найу. Программу-индикатор подсунул некто, связанный с изготовлением и торговлей искусственным интеллектом…
– Ты уверен? – подал голос Риха Рабода.
– Нет, – сказал Таган.
– А я уверен! – закричал Рабода. Теперь глаза его распахнулись, и страх, вырвавшийся из них, заполнил комнату. – Это он, гадина! Лез в друзья… Надо было его сразу выгнать. А теперь Гийан не вернулся. Думайте.
– О чем? – решилась спросить Оале.
– Думайте, как быть.
– Назовите имя, – сказал Таган. – Тогда я буду думать.
– Оденпа, – сказал учитель. Он лег на спину, вытянул руки вдоль тела и закрыл глаза. – Его имя – Оденпа. А сейчас я намерен спать. Убирайтесь вон. Немедленно! Придете сюда вечером – оба. Из своих домов ничего с собой не берите, чтобы осталась иллюзия вашего скорого возвращения. На самом деле вы не вернетесь туда больше никогда. Поняли? Скажите – вы поняли?
– А моя мать? – спросил Таган.
– Я переправлю ее в безопасное место. Найду себе любовницу, сниму для нее квартиру. Твою мать устрою там экономкой. Об этом не волнуйся.
Оале тихонько подхватила Тагана под локоть, и они покинули роскошный дом Рабоды. «Жаль красоты», – подумал Таган.
* * *
Оденпа шел к себе усталой походкой много потрудившегося человека. Он проходил по этой улице каждый вечер. Любая тень, которую он улавливал краем глаза, была ему здесь знакома.
Поэтому он и заметил, что за ним идут. Он не стал прибавлять шагу. Тот, у кого совесть чиста, не прибавляет шагу.
А те двое быстро настигали его. Внезапно он испытал облегчение. Не двое – всего одна. И не просто «одна» – это была Оале Найу, хрупкая девушка с тонкими, как травинки, руками.
Оденпа остановился.
– Оале, – сказал он протяжно, как будто готовился запеть.
Она поморщилась. Собственное имя, исходящее из синеватых, чуть сморщенных губ Оденпы, показалось ей неприятным. Она сказала:
– Гийан Галаваца не вернулся домой.
– Наверное, застрял где-нибудь, – предположил Оденпа. – Тебя это беспокоит? Он твой парень?
– Меня это беспокоит, – подтвердила она. – А тебя нет?
– Может быть, у него есть другая? – спросил Оденпа. – Такое приходило тебе на ум?
Кто-то подошел сзади и ударил Оденпу ножом. Удар пришелся немного выше сердца. Оденпа сперва даже не понял, что произошло.
Прямо в ухо Оденпе негромкий мужской голос проговорил:
– Это ты подсунул ему вирус?
Оденпа хотел закричать, потому что неожиданно ему стало очень больно, но Оале, обмотав себе руку платком, зажала ему рот. Она и тот, невидимый, сзади, стиснули его между своими телами. Невидимка выдернул нож и всадил его снова. Ему показалось, что он распорол тугую синтепоновую подушку.
Оденпа навалился на Оале, которая удержалась на ногах только потому, что опиралась спиной о дерево, и успел еще ощутить прикосновение ее маленькой груди.
Потом убийца освободил свой нож, а Оале – свой платок, и они быстро ушли.
* * *
Много месяцев спустя, поглощенный темным трюмом чужого корабля, и еще позже, ночуя по задворкам чумазых пивных и помоек, нелегальный эмигрант с Овелэ Иза Таган вспоминал тот вечер в доме Рихи Рабоды и удивлялся тому, как все устроил учитель. Ничто в том, что он делал, не было случайным, все обладало протяженностью в будущем. Риха Рабода как будто накормил их красотой впрок, чтобы они с Оале Найу не погибли в мире, где красоты не будет вовсе.
Он ждал их у себя дома тем вечером, после убийства Оденпы. Дверь не была заперта, и они вошли в полутемную прихожую, а оттуда проникли в гостиную и остановились на пороге.
Комната была наполнена темнотой. Это была живая, подвижная темнота, она могла разговаривать. На полу, на низких столиках, на специальных подставках – везде, на разной высоте, были расставлены плошки с чистой водой, а под потолком медленно покачивались светящиеся шары, очень маленькие, спокойные, – всего три или четыре. Пока молодые люди не вошли, они висели на месте, но при появлении их шары начали шевелиться. Они улавливали малейшее изменение в температуре. Их свет отражался в чашах, дробился, перетекал из одной в другую и вдруг пропадал, когда шар замирал над точкой, где не было воды.
Риха Рабода, в просторном белом одеянии из плотного шелка, сидел на низкой тахте, разложив руки в необъятных рукавах – как это делают ленивые женщины. Свет парящих в воздухе шаров скользил по складкам его одежды и блестел при соприкосновении с нею даже ярче, чем над водой.
– Он сознался? – спросил учитель.
– Да, – сказал Иза Таган.
Риха Рабода чуть шевельнулся.
– Как? – снова спросил он.
Иза Таган ответил:
– Он умер.
Один из шаров вдруг метнулся, и его свет молнией пронесся по всем чашам. Затем все успокоилось и снова началось это мерное плавание в воздухе сгустков света.
Риха Рабода приказал:
– Садитесь, куда хотите.
Он смотрел в темноту, улавливая движение: эти двое детей устраивались на полу – чуть в стороне друг от друга, но все же так, чтобы при случае можно было соприкоснуться руками. Та часть души Рихи Рабоды, что любила Тагана и Оале Найу, блаженно согревалась их присутствием, но другая часть, отведенная Гийану, пылала не переставая; это происходило одновременно и было так привычно, что почти не причиняло боли.
– Вы должны улететь с Овелэ, – сказал Риха Рабода. – Сегодня, самое позднее – завтра утром. Не оформляйте бумаг, дайте взятки. Станьте нелегальными эмигрантами. Не берите денег, которые Оале держит в банке. За деньгами легко проследить – вас сразу найдут.
Они молчали, впитывая каждое его слово. Он знал: не столько слова, сколько голос, интонацию. В последний раз они были детьми и слушали учителя. В последний раз им давали наставление.
– Вас научили тяжелому труду, вы не боитесь грязной работы. Вы испортили себе руки – и испортите их еще больше… Может быть, потом мы сумеем восстановить все. Но дольше ждать нельзя. Я уже думал над этим.
Он снова замолчал, прислушиваясь к их дыханию. Оале тихонько сопела, как будто заснул ребенок, и тонкий лучик света то и дело чертил по ее округлой щеке, чтобы скакнуть затем в чашу с водой и рассыпаться там на монетки – клад из разбитой детской копилки.
– Если слишком долго тянуть, то вы из готовых к восстанию молодых людей превратитесь в сильно пьющих циников. Человек стареет быстрее, чем это принято думать.
– Господин Рабода, – тихо подал голос Иза Таган, – скажите: есть ли надежда, что все изменится… так, без нашего восстания?
