А Иеронимус молчал.
Ремедий переступил с ноги на ногу.
– Так мне что… за ними? – снова спросил он.
– Идти куда-то – по-твоему, значит обязательно за кем-то? – спросил его Иеронимус.
Очень тихо спросил.
Путаясь в одежде, Ремедий пошел вниз по лесной дороге. Несколько раз спотыкался, оборачивался, но Иеронимус больше не смотрел на него.
И с тем ушел солдат.
* * *
Дозор дал о себе знать к полудню. Неприятная это была встреча. Из-за деревьев бесшумно выступили солдаты. Как на подбор, все рослые, с красивыми сумрачными лицами. И вроде бы, немного их было, а казалось, что лес полон ими.
И они не проронили ни слова. Просто показались из леса. Безмолвные, грозные. Их темные глаза смотрели на путников неподвижным, ничего не выражающим взглядом.
Под этим взглядом вдруг съежился, сжался и заверещал невразумительное Варфоломей. Румянец залил его бледное, тонкое лицо.
Бурно зарыдал Михаэль Клостерле – в голос, не стыдясь.
А Витвемахер побледнел и пал на колени.
Стоя рядом, сказал Валентин:
– Можно было бы перечесть все кости мои, а они СМОТРЯТ И ДЕЛАЮТ ИЗ МЕНЯ ЗРЕЛИЩЕ…
При этих словах блаженный Верекундий рванул на тощей груди ветхие одежды, выставив напоказ все свои кости.
А дозорные стояли и смотрели.
Иеронимус поднял голову и встретился глазами с одним из солдат. И вдруг увидел, что в этих темных, страшных глазах таится вовсе не безразличие.
Любопытство. И грусть.
– Да будет воля Твоя, – сказал Иеронимус.
* * *
Торопя пленных тупыми концами копий, стражи гнали их через лес. Замок, невидный вчера и едва различимый сегодня на рассвете, вдруг приблизился, увеличился в размерах.
Это была внушительная крепость, имеющая основанием четырехугольник, с шестиугольными башнями по углам. Стены – высокие, старые, сложенные старым булыжником. Башни грозно нависали над пришельцами.
– Добрая крепость, – пробормотал неунывающий Шальк и прищурился, оценивая, сколько пушек понадобится, чтобы пробить брешь в этих могучих стенах.
Фихтеле покивал, пустился было в рассуждения со старым приятелем. Но сильный удар между лопаток заставил бывшего студента закашляться, подавиться собственными словами.
Один из солдат, рослый, круглолицый, вооруженный арабским мечом, сделал остальным знак остановиться, вышел вперед, махнул рукой кому-то невидимому на стене. Оттуда донеслись ругательства – такие, что бывшие ландскнехты, несмотря на незавидное положение пленников, заулыбались, начали переглядываться.
Потом ворота отворились.
По одному, по двое пленников начали заводить за стены. Иеронимус было замешкался и тут же был наказан – тупым древком его ткнули в шею. Беззлобно ткнули, постарались не повредить. Так пастух подгоняет отбившуюся от стада корову. Иеронимус прикусил губу, опустил голову.
Как скот, столпились пленники в узком проходе между двумя замковыми стенами, внутренней и внешней. Беспокойно поводили глазами, топтались. Стражники отстраненно смотрели на них – следили, чтобы никто не озоровал, но больше ничего не делали. Потом расступились, пропуская кого-то.
Показался рослый толстый человек, лысый, с красным простецким лицом. Управляющий или сенешаль. Сердито оглядел невольных гостей, откровенно подозревая в них воров, убийц и мошенников – последнее в самом лучшем случае.
Среди пленных началось движение. Выказывая изрядную сноровку, стражи начали разводить спутников Иеронимуса. Действовали без жестокости, точно имели дело с неразумными животными. Одних отводили в казематы внешней стены, других ставили на колени посреди двора под охраной трех мрачных стражников с неподвижными лицами.
– Сарацины, что ли? – шепотом спросил Верекундий у Варфоломея, улучив секунду.
– Не похожи, – так же ответил Варфоломей. – Я видел сарацин. Торговал с ними.
Управляющий выхватил взглядом в толпе пленных монаха. Нахмурил широкие лохматые брови, ткнул толстым пальцем себе под ноги.
– Сюда, ко мне.
Иеронимус подчинился.
Один из местных солдат тут же подошел поближе, настороженно следя за пленным, – как бы не отмочил чего.
– Как звать?
Иеронимус поднял голову.
– Иеронимус фон Шпейер.
Управляющий – заплывшие глаза, нос картошкой – смотрел на него с откровенной насмешкой.
– А! – произнес он, как будто это имя было ему знакомо. – Фон Шпейер… Явился… Дерьмо дерьмом. И снаружи, и внутри.
Иеронимус молчал.
А управляющий продолжал распекать его:
– Святым себя вообразил! Ты, небось, и срешь-то одной гордыней.
Иеронимус слегка покраснел. Возразил:
– Ни один из святых не стал бы святым, если бы сначала не захотел этого.
– Правду говорят: начнешь умствовать – наплодишь ересей, – хмыкнул управляющий.
– Не мне судить, – ответил Иеронимус.
Управляющий надвинулся на него своей внушительной тушей. Спросил в упор:
– Чего ты ждал? Что тебя здесь встретят с распростертыми объятиями?
Иеронимус покачал головой.
– Об этом я никогда не думал.
Управляющий засмеялся. Заколыхал обширным брюхом, закраснелся толстыми щеками.
– Героем себя считаешь.
Иеронимус отмолчался.
– Дитер Пфеффернусс бежал от него, как от чумы, тоже мне, подвиг.
Неожиданно управляющий перестал смеяться и стал грозен. Его лучистые глаза вдруг потемнели, щеки утратили добродушную округлость. Он встретился взглядом со стражем, кивнул.
Солдат положил тяжелую руку Иеронимусу на плечо и увел его за ворота внутренней стены. Когда Иеронимус споткнулся, солдат ударил его по спине и грубо обругал.
А все остальные, и солдаты, и пленники, стояли во дворе, кто выпрямившись, кто на коленях, и смотрели, смотрели ему вслед.
* * *
После этого управляющий мельком оглядел остальных, быстро обменялся с солдатами несколькими фразами и удалился тяжелой поступью.
Пленных начали разбивать на две группы. Большую оставили во дворе, а двоих или троих вышвырнули вон. Сбросили со стены. Слышно было, как снаружи ударились о землю их тела.
Михаэль Клостерле был в числе тех, кого поволокли к стене. От ужаса он хрипел, широко раскрывая слюнявый рот.
Рослый солдат брезгливо кривил узкие губы. Смуглые тонкие руки в кольчужных рукавах крепко держали пленника. Стражник поднял Михаэля, как куклу, и легко сбросил вниз.
