Катон сухо улыбнулся:
— Именно. А поскольку он окружил себя друзьями и целым войском телохранителей, то может диктовать свои условия. Поэтому сенатору пришлось пойти на компромисс. Теперь он делит власть с Глабием, который правит в Гортине, в то время как Семпроний распоряжается в остальной части провинции.
— Вот здорово, — нахмурился Макрон. — Этого нам не хватало. Междоусобной войны за власть между двумя политиками на развалинах мира.
— Правильно. Но все это ненадолго, — продолжил Катон. — Семпроний разослал послания во все находящиеся на острове когорты и гарнизоны, где описал ситуацию в Гортине и сообщил, что принял на себя временное командование всеми войсками. Как только они окажутся на нашей стороне, у Глабия не будет оснований упираться. Тогда мы сможем справиться с рабами и восстановить порядок.
— Легче сказать, чем сделать. Если остальные рабы будут вести себя так же, как эта вот банда, тогда нас ждут тяжелые времена, Катон. Поверь мне. Если их правильно вооружить и обучить, эти бунтовщики превратятся в крепкий орешек.
— Семпроний сомневается в этом, — ответил Катон. — По его мнению, их можно не опасаться до тех пор, пока среди них не появится вожак.
— Уже появился. Я видел его. — Перед мысленным взором Макрона предстал человек, которого он видел раздающим приказы рабам. — Достойный противник. Наверняка гладиатор. И вот что еще.
— Что?
— Похоже, он знает меня.
— В самом деле? — Катон приподнял брови.
— Да, мы встретились с ним глазами. И он узнал меня… Это ясно как день.
Катон мгновение помолчал.
— А ты его узнал?
— Не думаю, — нахмурился Макрон. — Сомневаюсь. Должно быть, мы с ним встречались, но где и когда? Но точно не в легионах. Он молод. Не старше тебя, я бы сказал. И, судя по шрамам на лице, побывал в паре-тройке сражений.
— Тогда, может быть, он — профессиональный боец, скажем, гладиатор. Таких на острове немного, поэтому, вернувшись в Гортину и расспросив кого надо, мы довольно скоро узнаем, кто он. Тем не менее, если он и впрямь гладиатор и командует бандой рабов, которая напала на тебя, тогда ты прав: перед нами встает проблема.
— Проблема? — сухо хохотнул Макрон. — Мы находимся в провинции, опустошенной землетрясением и самой распревысокой, трижды долбаной волной, которую мне приходилось видеть в своей жизни. Правитель и почти все его клевреты мертвы. Народу суждено голодать, если только кто-то не поделится запасами съестного. На всем острове едва ли найдется горстка опытных солдат, а теперь у нас еще в окрестностях завелся новый Спартак…
[28]
и ты говоришь, что у нас проблема. Не могу не восхититься тем, что в легионы до сих пор набирают самых смышленых и лучших. Вот и все, что я могу сказать.
Катон пожал плечами:
— Могло быть и хуже.
— Неужели? И как именно?
— Мы могли бы снова оказаться в Британии.
Недолго помолчав, Макрон прикусил губу и сдался:
— Всегда ты так.
— Вопрос состоит в том, чего наш общий друг-гладиатор надеется добиться своим восстанием? — принялся размышлять вслух Катон. — В данный момент он свободен, как и все его последователи. Первый порыв должен был увести его в горы — подальше от нового пленения и наказания. Рабы должны понимать, что дело только во времени… рано или поздно за ними будет послано сильное войско. Однако землетрясение все переменило. Теперь здесь есть за что бороться.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты сам сказал это, Макрон. У нас есть только горстка людей, на которых мы можем положиться. Нам надо оборонять руины городов, руки наши заняты поддержанием порядка и необходимостью накормить уцелевших. Нам сейчас не до рабских восстаний, какими бы мелкими они ни казались. Если этот гладиатор сумеет уговорить присоединиться к нему других беглецов, не говоря уже обо всех прочих, оставшихся у своих хозяев рабах, то кто может сказать заранее, куда заведет честолюбие этого человека?
Обдумав сказанное, Макрон поджал губы:
— Ты хочешь сказать, что он может замахнуться на весь остров?
— Кто знает? Он способен на это. Однако он может и попытаться заключить сделку с Семпронием, чтобы освободить себя и друзей.
— Сенатор не пойдет на это! — фыркнул Макрон. — Если Рим начнет освобождать взбунтовавшихся рабов на Крите, кто сможет сказать, куда заведет нас такая политика? Семпроний никогда не согласится на такое предложение.
— Конечно. А когда он не согласится, наш гладиатор окажется перед сложным выбором. Если он сдастся, тогда главари будут распяты. И это будет всего лишь началом казней. Поэтому ему придется искать какую-то возможность бежать с Крита — или заняться нами. Вот тут-то и кроется настоящая опасность. Если мы не получим подкреплений, он нас одолеет. А если он вырежет нас…
— Вот дерьмо! Это попросту невозможно. — Макрон расхохотался. — Как только в Риме узнают о том, что здесь произошло, сюда немедленно пришлют армию.
— Вне сомнения. Но к этому времени зло будет уже содеяно. По империи прокатится известие о том, что рабы на Крите восстали и отобрали остров из рук своих господ. Такой пример вдохновит рабов в каждой провинции, находящейся под властью Рима. Вот в чем на самом деле проблема. Семпроний не может позволить себе выпустить власть из своих рук. Да и мы тоже, кстати. Если запахнет жареным, можешь не сомневаться, император постарается найти виноватых. Неужели ты думаешь, что его остановит главная политическая фигура на Крите? Семпроний первым пойдет под топор, и, по моему мнению, мы, в свою очередь, окажемся недалеко от него.
— Экое дерьмо… но ты прав, — пробормотал Макрон, бросив взгляд на далекий холм, где небольшой отряд рабов еще следовал за колонной. — Ну, почему это мы всегда оказываемся в самом дерьме? Всегда мы с тобой?
Посмотрев на своего друга, Катон улыбнулся:
— Однажды я уже задавал тебе этот вопрос.
— В самом деле? И что я сказал?
— Ты посмотрел на меня полными чистой доброты глазами, как у тебя это водится в обычае, и сказал… — Кашлянув, Катон достаточно точно воспроизвел интонацию, с которой Макрон общался с самыми тупыми из своих рекрутов: — Почему мы? Потому что мы здесь, парень. Вот почему!
Макрон посмотрел на Катона:
— Прямо так и сказал?
— Именно. Тогда я решил, что этот афоризм стоит запомнить. Сказано в чисто стоическом духе…
— Скорее в дерьмовом духе. И если я еще раз скажу что-то подобное, ты имеешь право пнуть меня в задницу.
— Ну, раз ты настаиваешь…
