Год, сказала мама. Минимум — шесть месяцев. Она с ума сойдет. Антигоне хотелось с криком выскочить из комнаты. Потому что она, черт возьми, не слишком хорошо справляется с ролью декоративной куклы. Или хорошей барышни. Или послушной. Или тихой.
Даже святые, с их терпением, кротостью и самоотверженностью, не выдержали бы маминых беспрестанных бессмысленных замыслов. При таком обилии безумия время мало помогало ослабить мощную хватку горя. Антигона отдалась созданию жизнеспособной альтернативы плану использовать лорда Олдриджа. Она писала письма в Аналитическое общество, посылала папины работы. Она изводила поверенного, требуя помощи в поисках источников дохода отца. Она засыпала, уронив голову на расходные книги, которые снова и снова изучала в поисках улики, какого-то противоядия от их бедности. Но ничего не находила. И острая боль крушения надежд только нарастала к концу первых трех месяцев траура, наступил март… ревевший как лев.
Точнее, как львица.
— Нам нужно устроить бал, — объявила леди Баррингтон, властная сестра лорда Олдриджа, восседавшая в лучшем кресле маминой чудесной, но холодной гостиной. — Время идет, люди скоро начнут готовиться к переезду в Лондон на светский сезон. Ничто, кроме бала, не задержит их в провинции. Небольшого бала, разумеется, с учетом вашего траура. Мисс Антигона, какая бы она ни была, должна быть представлена соседям. И конечно, прелестная и восхитительная мисс Престон тоже.
Леди Баррингтон была столь же пухлая, сколь ее брат тощий, но оба отличались одинаковой несгибаемой волей и цепкой, как когти ястреба, хваткой. Мама не смела возражать ей. И бал, как ему и полагается, со всем праздничным великолепием был устроен в обширном бальном зале загородного поместья леди Баррингтон, куда ее милость пригласила семью Престон.
Мама была в приподнятом настроении от перспективы общения с лучшим обществом Западного Суссекса и восточных окраин Гемпшира, но Антигону, «какая бы она ни была», обуревали совсем иные чувства.
Обычно она не возражала против балов. Она любила танцевать. Это одно из немногих дел, наряду с отчаянно смелой верховой ездой, что она действительно делала хорошо. Она не всегда была тиха и не всегда корректна, но всегда отличалась дружелюбием и энтузиазмом. Но опыт Антигоны ограничивался сельскими праздниками, которые устраивали в верхних комнатах постоялого двора «Белая лошадь» на деревенской Хай-стрит и которые сильно отличались от бала в поместье богатого влиятельного лорда, с незнакомыми ей гостями — лордами, леди и мелкопоместными дворянами, приглашенными леди Баррингтон и ее братом.
Бал под эгидой таких, как лорд Олдридж, да еще с целью отпраздновать «договоренность» — это совсем другое дело. Хоть лорд Олдридж и обещал сохранить их сомнительную помолвку в тайне, он явно сделал несколько приватных сообщений. Гнусный человек.
С того момента, когда семейство Престон в лучших нарядах, которые только могла позволить мамина экономия — перешитые муслиновые платья, отделанные новыми лентами, — вышло из кареты, которую лорд Олдридж послал за ними, чтобы преодолеть шесть миль пути в соседний Гемпшир, Антигона почувствовала себя объектом пристального внимания не одной пары глаз, гости перешептывались, прикрываясь рукой или веером. Говорили о ней.
Не впервые в жизни она становилась объектом праздных пересудов — за годы она не раз попадала в переделку, а соседи у них любопытные и говорливые, — но впервые взгляды были если не откровенно злобные, то уж определенно недоброжелательные. Груз всеобщего осуждения висел над Антигоной как мифический дамоклов меч, готовый в любой момент сорваться с тоненького волоска.
И она чувствовала себя нелепо в бледном муслиновом платье. Во-первых, сейчас зима, они в Англии, и тонкая ткань не защищает от сквозняков в доме, не говоря уж о холоде. Хотя Касси намучилась, обшивая вырез и рукава темной бархатной лентой в знак траура, Антигона чувствовала себя овцой, нарядившейся маленьким ягненочком. Она слишком взрослая, слишком высокая и худая для притворно-застенчивого девичьего вида. Вряд ли она несмышленая наивная барышня, какой ее рекомендовал наряд.
Антигона пыталась стряхнуть чувство неловкости и сосредоточиться на сестре, которая так вцепилась ей в руку, что чертов «глаз возлюбленного», который мать велела надеть, больно резал палец.
— Касси, милая, все будет хорошо, — прошептала она на ухо сестре. — Не важно, что они в шелках и перьях, они всего лишь люди. Ставлю шиллинг, что кто-нибудь из них напьется не меньше, чем сквайр Хоскинс в «Белой лошади» в прошлом ноябре, только здесь больше лакеев, чтобы помочь подняться с пола.
Касси ответила быстрой благодарной улыбкой и кивнула, под стать сестре решительно настроенная мужественно переносить ситуацию.
Но шепот и взгляды продолжались и даже усилились, когда лорд Олдридж тут же подошел пригласить Антигону на танец.
— Мисс Антигона, надеюсь, вы окажете мне честь.
Приглашение прозвучало как утверждение. Как ни мало оно нравилось Антигоне, ей не оставалось ничего другого, кроме как принять его со всей возможной любезностью.
— Милорд. — Антигона присела в реверансе и заняла место в линии пар, куда привел ее лорд Олдридж.
Танец, хвала небу, оказался кадрилью, а не новомодным вальсом, который все в Уилдгейте тайком разучивали, но не смели танцевать на публике. Гемпшир явно быстрее осваивал новинки, чем Суссекс, но и здесь смелости не хватало.
Антигона помалкивала и сосредоточилась на танцевальных па, пока после неловкого движения лорд Олдридж не оказался рядом с ней.
— Я на днях видел вас. На холмах. На этой вашей кобыле.
За последние месяцы Антигона нашла только один способ облегчать свое горе и выносить дурное предчувствие, которое глубоко укоренилось у нее в груди от мыслей о ее спорной помолвке — мчаться по холмам на Резвушке или спрятаться в лесу и часами бродить в компании своих собак. Позволить завывавшему ветру оплакивать за нее крушение надежд. Позволить безжалостному дождю молотить ее до оцепенения, пока она не измучается душой и телом так, что сможет спать ночью.
Так что не замечание ее обеспокоило, а его скрытая недоброжелательность.
Потому что сейчас, как и в тот момент, когда лорд Олдридж одарил ее траурной подвеской (которую мать тоже заставила надеть), его медленный, придирчиво оценивающий взгляд вызвал у нее ощущение, что дождь, который только что забарабанил по окнам, каким-то образом пробрался ей за воротник. У Антигоны под легким муслином платья дернулись лопатки.
Лорда Олдриджа ее дискомфорт не тронул.
— Я выбрал второго из своих лучших гунтеров для тренировки, — непринужденно продолжил он. — Я мало ездил на нем в этом сезоне.
— Голландского гнедого? — с живостью сказала Антигона, чтобы отвести разговор от неприятной темы.
— Так вы его заметили? Меня это не удивило. Я назвал его Гай Цезарь. Великолепный конь.
Насколько Антигона припоминала, этот молодой гунтер скинул его милость во время второй охоты зимнего сезона, и тот шлепнулся на задницу в канаве. Тогда он был не слишком доволен своим великолепным гунтером.
