Андреас навсегда запомнил эти слова. Когда ему вручали высшую награду на Парижской выставке, он подумал о своем наставнике и мысленно посвятил эту награду ему.
Граф Престель депортирован в Сибирь… В его лице попытались обезглавить всю элиту Северной Богемии. Андреас удрученно покачал головой. Чем он мог помочь своему учителю? Когда сталкиваешься с таким большим несчастьем, прежде всего приходится думать о своих близких.
Он, словно больше не контролируя свою правую руку, внезапно заметил, что роется в кармане куртки в поисках куска клеенки.
Завтра на рассвете он покинет Варштайн и отправится на запад. Чтобы уже никогда не вернуться сюда. От его прошлого остался лишь пепел. Но прежде ему нужно исполнить свой долг. Он найдет мать и сестру, удостоверится в том, что они в безопасности, а потом выполнит свое обещание — и отправится в Лотарингию, чтобы лично передать адресату письмо своего однополчанина Венсана Нажеля, владельца мастерской в Меце, французского солдата в униформе вермахта, пропавшего без вести июльским утром 1943 года на бескрайней русской равнине, под беспощадным раскаленным небом.
Когда поезд остановился на платформе, Ливия всем телом ощутила легкий толчок. Она почувствовала себя так, словно топор палача обрушился на ее голову.
Остальные пассажиры суетились, матери отчитывали детей, разбаловавшихся в предвкушении конца утомительной поездки, мужчины проверяли количество чемоданов, шляпных коробок и другого багажа, но молодая венецианка неподвижно сидела на месте, аккуратно сложив руки на коленях, будто от малейшего движения могла разбиться на тысячу осколков.
Через окно купе она наблюдала за оживленной суетой, характерной для всех вокзалов. Молодая пара обнималась, пассажиры быстрым шагом шли по платформе, торопясь по домам. Иностранцы выглядели немного потерянными, но сопровождавшие их носильщики, несущие их чемоданы, придавали им уверенности.
— Конечная, мадемуазель.
Она вздрогнула. Контролер смотрел на нее, склонив голову, его голубые глаза светились сочувствием. Ей вдруг показалось, что она видит глаза Франсуа. Они были такого же светло-голубого, почти прозрачного цвета.
— Мадемуазель?
Чувствуя себя неловко, поскольку он, по всей видимости, принял ее за ненормальную, она поспешно встала и натянула перчатки. Мужчина спустил ее багаж вниз и проследовал перед ней до двери.
— Вам нужен носильщик, мадемуазель?
— Нет, спасибо.
— К вашим услугам, мадемуазель.
Она взяла чемодан, который он ей подал, и пошла по почти пустой платформе. В горле у нее пересохло, кожа вспотела. Она задыхалась в своем слишком узком костюме, радуясь, что оборка пиджака скрывает английскую булавку, удерживавшую юбку на талии.
Сбитая с толку тем, что платформы были расположены на разных уровнях, поднявшись по нескольким лестницам, она наконец вышла на свежий воздух, где ее оглушил шум машин, грохот молотков и скрежет металла. Ветер нес с соседней стройки клубы пыли, и от этого у нее защипало в глазах и запершило в горле. Она отошла на несколько шагов.
Голова ее была ватной, она не ела со вчерашнего дня. Вокзал, который украшали на самом деле малопривлекательные скульптуры всадников, показался ей основательным и суровым, как крепость. Часы на приземистой колокольне показывали начало пятого. Слишком поздно для обеда. К тому же на другой стороне улицы официант в белом длинном фартуке уже закрывал двери заведения, попрощавшись с последними посетителями.
Она стояла в нерешительности, кусая губы. Может, стоило отправиться пешком по адресу, который она знала наизусть? Или лучше было снять комнату в каком-нибудь скромном отеле и провести там ночь-другую? Необходимо было упорядочить мысли. У нее еще оставались деньги, и цены здесь наверняка были ниже парижских, но перспектива провести ночь в одиночестве, без сна, в крошечной комнатке с шершавыми простынями и запахом затхлости, показалась ей ужасной.
Она с сожалением вышла из тени вокзала, поскольку шум, производимый отбывавшими поездами, создавал иллюзию безопасности. Но какой смысл оттягивать час расплаты? Она покинула вокзал Санта-Лючия и галерею с широкими ступенями, ведущую к причалу вапоретто, совершила долгое путешествие и оказалась на этой шумной и пыльной улице французского города в безумной надежде, что практически незнакомый человек согласится дать свое имя ребенку, которого она носила. Она предполагала, что ее могут отвергнуть, но она должна была знать это наверняка.
Конечно, ей нужно было его предупредить, написать письмо. Своим неожиданным приездом она словно загоняла его в угол. Ей это не очень нравилось, но у нее не было выбора. Атмосфера в Мурано стала невыносимой. Флавио проявлял инициативу, не спрашивая ее мнения, в то время как Марко подстерегал ее с настойчивостью хищника, преследующего добычу. Постепенно ее родной остров сузился до размеров железного ошейника. Даже в мастерской теперь на нее смотрели по-другому. Она словно стала невидимой, никому не нужной. И, возможно, именно это ранило ее больше всего: чувствовать себя лишенной того, что было смыслом ее жизни.
Затем она с ужасом поняла, что у нее задержка. На целых три месяца… Она до сих пор помнила ледяную дрожь, пробежавшую по телу, и как кровь отхлынула от ее лица. С бьющимся сердцем она медленно села на кровать. За несколько секунд ей стало ясно, что ее жизнь снова совершала резкий поворот.
Ребенок… Какая несправедливость! Это случилось всего один раз, один-единственный раз, и лишь потому, что она почувствовала себя такой потерянной и одинокой, потому что искала защиты, потому что ей стало страшно. И вот теперь она наказана за проявленную слабость.
Ей тогда показалось, что в комнате раздался замогильный голос пастора из Сан-Пьетро, который метал громы и молнии, читая проповеди о грехе, стыде и божьей каре. Она представила перешептывания за своей спиной, косые взгляды, сплетни. Перед ее глазами встало худое лицо брата. Как бы он отреагировал? Испытал бы гнев или, что еще хуже, жалость? На лбу выступил холодный пот, от резкой боли в животе она согнулась пополам.
Ливия крепче сжала ручку чемодана. Кто-нибудь наверняка знал дорогу, но прохожие пробегали мимо нее с непроницаемыми лицами, и она не решалась к ним обратиться. От оглушающего шума стройки у нее разболелась голова. Нервы ее были взвинчены до предела, и ей хотелось найти тихое место, чтобы собраться с мыслями.
Как только она ступила на шоссе, раздался визг шин. Какая-то машина резко затормозила, вильнув в сторону, но крылом задела чемодан, тот открылся, и одежда разлетелась по мостовой.
— Что же вы делаете? — заорал водитель, выскакивая из машины. — Вы что, ненормальная, — переходите дорогу не глядя? Я же мог вас убить!
Ощущая дрожь в руках, Ливия наклонилась, чтобы собрать свои вещи. Молодой человек продолжал ее бранить, но она слышала лишь, как кровь стучит в висках. Сгорая со стыда, она подняла с земли свою хлопковую блузку, льняное платье с манжетами-отворотами.
