– Ничего! Грозятся.
– Девку вернул?
– Девку теперь не воротишь. Бабой стала.
Андрей вырвал у гонца ковшик.
– Напакостят и сами же кричат, что их ограбили.
– Драгун бы! – сказал гонец. – Да поскорее! Прибить ведь могут. Пожечь.
Драгуны, расположившиеся на отдых, слушали, поглядывая на полковника. Андрей поморщился.
– Василий Большой! Покудин! Собирайтесь!
Посмотрел на Любашу, лицо у жены стало озабоченным.
– Вернем бабу – успокоятся! – сказал Андрей и, повернувшись к драгунам, опять приказал: – Матвей суздальский, ты тоже собирайся.
Принялся надевать кафтан, принесенный драгунами. Любаша и повздыхать не успела, а муж был в седле, при оружии, и рядом три богатыря-драгуна седлали своих коней.
– Ты, Любаша, баню вели истопить! – сказал Андрей. – Приеду вечером. Хлебов-то осталось на полдня. Завтра, Бог даст, закончим.
И поскакал вслед за гонцом унимать крестьян князя Мещерского.
2
Толпа крестьян заняла двор княжеской усадьбы. Мальчишки сидели на столбах забора и, видимо, караулили князя – не побежит ли через окно, не скакнет ли с чердака.
Рыжий, краснорожий мужик привез очередной воз соломы и не торопясь скидывал ее возле парадного крыльца.
– Не отдашь Дарью, сожгу тебя, князь! – крикнул мужик, стукнув вилами в окно. – И тебя, и всех твоих псов-прихлебателей.
– А Дарья-то?! – крикнули из дома.
– Выпрыгнет!
– А мы ее свяжем!
– Тогда все вместе сгорим. Как дом со всех сторон займется, так и я к вам приду. – Рыжий мужик оглянулся на своих. – Глядите за ними, еще воз привезу.
Положил вилы в телегу, взялся за вожжи и, разворачивая подводу, увидел въезжающих во двор Лазорева с драгунами.
– А ну-ка, все по домам! – гаркнул полковник, направляя коня через толпу под окна княжеского дома. Кнутовищем постучал по раме. – Князь Мещерский! Именем государя без мешканья верни девку жениху! Не то велю стрелять!
И во дворе стало тихо, и в доме примолкли.
– Ну! – крикнул, сердясь, полковник.
Боковое окошко с треском распахнулось, и, взвизгнув, вывалилась из него сдобная белая девица.
– Получили – рас-хо-ди-ись! – весело и грозно пропел Лазорев, наезжая конем на толпу. – Зачинщика мне!
Толпа отшатнулась к воротам.
– Чтоб всех вас не пороть – зачинщика! – улыбался с коня Лазорев.
Ему стало и впрямь весело – вот и бунту конец.
– Не трусь! – прикрикнул на толпу. – Князь-то ваш в Сибирь небось вас разбежится загнать, а я и заступлюсь. Одного выдайте. Умели бунтовать – умейте повиниться. Что?! Жидки на расправу?
– Чего разговорился-то? – крикнул Лазореву рыжий мужик. – У тебя бы невесту силой отняли, ты бы небось тоже не молчал.
– Ты еще со мной мериться вздумал! – Кровь бросилась в лицо Лазореву. – Ах ты, разговорчивая скотина! – Выхватил из ножен саблю.
Мужик нагнулся, поднял камень – и все. Полковник Лазорев провалился во тьму, как в прорубь.
3
Савве приснился кузнечик. Стоит, как мужик, и косу точит, зеленый, с крылышками, и глазки черные на затылке, но ростом с мужика, и коса у него мужицкая.
Чжик, чжик! – звенит коса под бруском.
Открыл Саввушка глаза, и дух у него занялся. Прострадал он вчера с Енафой до третьих петухов и спать завалился в ясли – сил не было на сушила лезть.
Чжикала не коса в зеленых лапках кузнечика, то бились в деревянной бадье струи молока. Енафа доила корову, подоткнув за поясок подол платья. Вся девичья красота была перед глазами Саввы, и он таращился, не смея ни спрятаться, ни зажмуриться.
Корова переступила с ноги на ногу.
– Стой ты! – хлопнула ее по коленке Енафа и увидала над яслями всклокоченную голову Саввы.
– Ох! – сказала девушка и обмерла, не зная, куда ей деваться, а Савва встал в яслях как столб.
Постоял-постоял, перешагнул жердину, обошел корову, схватил Енафу, поднял, отнес в ясли…
Корова потянулась мордой к Енафе, лизнула мокрым шершавым языком в шею.
– Голубка моя! – Енафа одной рукой гладила корове морду, другой закрыла лицо и расплакалась.
– Ты что?! – выбираясь из яслей, перепугался Савва. – Ты что?
– Сты-ы-ы-дно, – всхлипывая, прошептала Енафа. – Уйди, бога ради!
Савва послушно побрел прочь, но в дверях катуха, взявшись руками за притолоку, подтянулся вдруг, повисел и, медленно опустив ноги на землю, повернулся к яслям.
– Нет уж, не пойду один. Вместе пошли.
– Куда?!
– К батюшке, матушке.
– Ой! – схватилась Енафа за голову. – Господи!
– Ничего, – сказал Савва, садясь перед Енафой на корточки. – Поколотят да и поженят.
– Саввушка! – Енафа ткнулась головой милому в плечо. – Стыдно-то уж очень.
– Стыдно, – согласился Савва и вздохнул. – Я сам скажу… Да ведь со всеми этакое приключается.
– Со всеми! – повеселела Енафа, поглаживая корову, и опомнилась: – Молоко-то!
С бадьей молока, рука в руке, грохнулись у порога на колени Енафа с Саввой.
– Чевой-то? Чевой-то?! – всплеснула руками Пелагея, мать Енафы.
– Товой-то! – Смех, как сок, брызнул из Настьки.
– Пошла под печку! – Малах, не глядя, треснул Настьку по тощей заднице и строго сказал жене: – Чего расчевойкалась, икону материнскую снимай, благословим детей наших.
4
У мужика в августе три заботы: и косить, и пахать, и сеять. Поп Василий обвенчал Савву с Енафой в первый же августовский день, на Маковея, а свадьбу Малах пообещал сыграть, как с полем уберутся. Да и Савве не хотелось сплоховать. Он заканчивал в Рыженькой второй колодец. Работал на Малаха, а вышло, что на себя.
Авива и Незван Саввушкиному счастью радовались. Всё поглаживали его, всё глазами ему посвечивали. А без Саввушки вздыхали, на дорогу смотрели, на синие леса по горизонту.
Спали молодые на том же сеновале.
Под утро Савве приснился родник. Бьет из-под зеленого листа, а он, Савва, тянется к нему губами и никак не достанет. И разом проснулся. Енафа осторожно целовала его в глаза.
– Ты чего?
– Вставай.
Савва повел глазами, серые сумерки дремотно и лохмато свисали из щелей.
– Рано, – сказал он и потянулся к Енафе.
Она увернулась.
– Нельзя! Грех.
– Отчего же грех?
