Старый цветной работник (в ту пору слово «цветной» еще было в ходу) пожалел несчастного мальчонку и убил опоссума. Потом он торжественно объявил недоверчивой Кассиопее, что ее сын верным выстрелом снял зверька с верхней ветки черничного дерева у ручья.
После этого не одну неделю Кассиопея за столом перед гостями называла сына не иначе как «наш маленький Ли Харви Освальд».
[54]
Вскоре она отправила Гидеона в штат Миссисипи, в военную академию, где телосложением и нравом он сильно отличался от учившихся там юных дикарей. Его мучения были огромны. Держа за ноги, его опускали за окно, его голову погружали в унитаз. Знание Библии сделало его посмешищем, и он получил прозвище «проповедничек». Однажды он сбежал. Героическим этот поступок не назовешь, ибо нашли Гидеона очень быстро – нашли в городе у киоска уплетающим громадную порцию мороженого с фруктами и орехами. Но он наотрез отказался возвращаться в эту, как он выразился, «мерзость запустения». Волей-неволей Кассиопее пришлось его забрать. Однако она не отступилась от намерения сделать из него мужчину.
С этой целью она заставила его работать в ночную смену на бумажной фабрике Пейнов на реке Кусумахатчи. В те доэнвиронменталистские дни на бумажных фабриках отвратительно пахло тухлыми яйцами, серой и рвотой. Гидеона ужасала сама мысль о пребывании в этом зловонном аду. Он умолял об отсрочке, но Кассиопея и слышать ничего не хотела.
В довершение Гидеоновых несчастий она распорядилась, чтобы он ездил вечером на работу на машине с шофером. При виде нашего толстенького Фаунтлероя, вылезающего из черного «линкольна», рабочие хихикали и порой даже выкрикивали что-то издевательское. Гидеон был унижен, но твердо намеревался показать, что внутри, под слоем жирка, у него есть сталь.
Прежде чем уехать из дому в «линкольне», он всякий раз смачивал носовой платок одеколоном (Eau de Joie). Когда вонь становилась невыносима, он прикладывал платок к измученным ноздрям. Это вызывало еще более громкие насмешки, и Гидеона прозвали на фабрике Розой Кусумахатчи.
Гидеон держался стойко, как персонаж с тяжелой судьбой из стихотворения Эдвина Арлингтона Робинсона.
[55]
Схватывал он быстро, и вскоре его повысили до помощника мастера ночной смены. Прошло несколько лет – и случилось то, что потом так и называли: «инцидент».
Кассиопея, истая южная дама своего поколения, любила, чтобы в воскресенье во второй половине дня ее возили на автомобильную прогулку. Обязанность шофера она возлагала на Гидеона, которому было теперь семнадцать. После воскресного обеда (по-северному – ланча) они отправлялись вдвоем на ее «кадиллаке-эльдорадо» выпуска 1955 года с открывающимся верхом и красной кожаной отделкой салона. Она сидела сзади в белых перчатках, держа над собой парасольку и на матриархальный манер помахивая фермерам и рабочим поместья. Кульминацией этих прогулок традиционно был выезд на высокое место над рекой Кусумахатчи, откуда открывался красивый вид на лесные угодья Пейнов.
Рассказ рыдающего Гидеона шерифу округа Пейн сводился к следующему. Остановив «кадиллак», как всегда, над песчаным обрывом, он поставил его на парковочный тормоз и вышел по срочной нужде. Справляя нужду, он, по его словам, услышал «ужасающий звук». Повернулся и увидел, что «кадиллак» катится к обрыву. На заднем сиденье Кассиопея, вылупив глаза, орала благим матом. Он побежал (сказал – «бросился со всех ног»), чтобы остановить машину, но не успел. Она рухнула с высоты триста футов. То, как Гидеон имитировал грохот падения, все слышавшие называли шедевром звукоподражания.
Оставался один-единственный вопрос: правду ли он говорит?
Дознание ни к какому выводу не пришло, хотя в заключении осторожно допускалась возможность «злого умысла». Явных улик не было. Окружной прокурор обвинения не выдвигал. Скандала не хотел никто. Неубедительное объяснение Гидеона было – с коллективным закатыванием глаз – принято, и вопрос вроде бы сочли исчерпанным.
Но на самом деле он отнюдь не был исчерпан. Да, Кассиопея не пользовалась в округе Пейн особой любовью, и о ее жестокости к Гидеону все хорошо знали. Тем не менее убивать матерей в приличных южных семьях было как-то не принято. На Севере – может быть, но не здесь.
Год спустя на правах совершеннолетнего Гидеон покинул родовое гнездо – говорили, и взгляда назад не бросил. Свою долю в «Пейн энтерпрайзез» он продал, что сделало его довольно-таки состоятельным. Поступил в богословскую семинарию, где добился особых успехов в церковном красноречии. Проповедовал главным образом людям пожилым (чувство вины, поговаривали на родине). Однажды он познакомился с владельцем дома престарелых близ Мемфиса. Финансовые дела там были плохи. Гидеон вошел в долю, потом выкупил дом и, проявляя наследственную деловую хватку, сделал предприятие прибыльным. Потом купил еще несколько таких домов, их тоже заставил приносить доход. Годам к тридцати пяти он уже стал обладателем большей части акций корпорации «Тихая гавань», которая владела или управляла почти сотней домов престарелых по всей стране. Ее девиз гласил: «Не рай, но…» В округе Пейн качали головами, но должны были признать, что раскаяние получилось масштабное – и притом не без выгоды.
Проповедническая деятельность Гидеона расширялась вместе с его бизнесом. Он стал агитатором за жизнь не только для престарелых, но и для нерожденных. Приглашенный выступить на митинге против абортов в центре Вашингтона, он, стуча кулаком по кафедре, произнес впечатляющую речь, напомнив многим молодого Билли Грэма. Одна газета назвала его «белым Элом Шарптоном».
[56]
Последовали новые приглашения, и очень скоро он стал лидером всех протестантов, ратующих за запрещение абортов. Он основал Общество защиты всех рибонуклеиновых молекул (Society for the Protection of Every Ribonucleic Molecule, сокращенно – SPERM). Вскоре Общество превратилось в признанный авангард «защитников жизни». Открылась где-нибудь клиника абортов – SPERM тут как тут с протестами. Гидеон выступал и против исследований стволовых клеток. Если родственники какого-нибудь коматозного «овоща», перенесшего смерть мозга, выражали желание отключить аппаратуру – SPERM опять-таки был тут как тут с судебным предписанием ничего не отключать и толпой завывающих, настырных конгрессменов. Если конгресс какого-нибудь штата принимал к рассмотрению законопроект о возможности самоубийства с помощью врачей, Гидеон приезжал лично, чтобы осудить инициативу со ступеней законодательного собрания. Вскоре Гидеона прозвали «мистером Жизнь».
Из-за этого, как и из-за «Тихой гавани», он вдобавок стал «мистером Бобло». Он был одной из важных персон национального капитала, человеком, с которым заигрывали президенты и потенциальные президенты. Время от времени какой-нибудь неосторожный всезнайка-журналист позволял себе намекнуть на «инцидент», но хуже от этого становилось только самому всезнайке. Расплата была верной и быстрой. Всезнайку громили в пух и прах с кафедр по всей стране. Но чувствительней всего было то, что обнаглевшую газету, радиостанцию или веб-сайт начинали обходить стороной рекламодатели. Из-за всего этого высказывание Касс во «Встрече с прессой» следовало считать не просто колкостью, но официальным объявлением войны.
