— Это была не я, — заносчиво сказала Энджел, не глядя ему в глаза.
— Конечно же ты, дорогая, больше-то некому. Я проводил тебя тогда в подземный гараж, мы спустились на лифте, который находится прямо рядом с моей дверью. Ты села в машину. С затемненными стеклами. Так что ни одна живая душа не видела, как ты уезжала. Я бы, наверное, вычислил это и раньше, если бы не мой небольшой лобовой диалог с оленем. Несчастный олень! Надеюсь, он не страдал.
Тут Энджел взорвалась.
— Олень? То ты обвиняешь меня в том, что я разрушила твой брак. То хнычешь о каком-то олене! Да хрен с ним, с твоим оленем! И хрен с тобой тоже!
— Это немного грубовато, но я безоговорочно прощаю тебя. — Жук хихикнул. — Извини. Я понимаю, это, наверное, звучит весьма снисходительно.
— По-моему, ты просто бредишь. Не знаю, из-за чего — из-за этой аварии или из-за этой дурацкой религии, — но ты изменился. Ты стал какой-то странный.
— Очень надеюсь, что это так. Я только сейчас начинаю сознавать, каким ужасным человеком я был.
— Раньше ты был намного интереснее.
Жук задумался.
— Может, ты и права. Это всегда сложная задача: как бы не превратиться в зануду? — Жук рассмеялся. — То, что для одного — внутренний покой, для другого — кошмарное соседство за обеденным столом.
Раздался еще один взрыв, за которым последовал какой-то свист и резкий металлический лязг. С улицы донеслись звуки отдаленного веселья и пронзительный визг — Клич Повстанцев.
— Ладно. Все ясно. А это что еще за чертовщина?
— Да просто Бьюкс нашел на свалке этот промышленный бойлер. Ну и парень! Приволок его через лес на наше поле. И теперь они с ребятами используют его в качестве мишени. Им нравится звук, с которым их пули Минье ударяются об эту штуковину. Ну, а судя по звуку, я бы сказал, что прямо сейчас они тренируются стрелять по нему из артиллерийских орудий. Прокричим ура пятьдесят шестому полку!
— Всё. Я пошла за Барри.
Энджел выбралась из постели, с сердитым видом натянула лосины и рубашку и выскочила из комнаты.
— Передай от меня ребятам, что они молодцы, — сказал Жук ей вдогонку.
Он просто глаз не мог отвести от этих роскошных, завораживающих страниц. А потом ему пришло в голову название: «Ступник-14». Отличное, подходящее к случаю имя — прямо-таки сплав теологии с технологией. Да. Нужно будет поблагодарить Энджел за то, что она невольно подсказала ему эту идею.
Энджел. Он ощутил прилив эйфории и ясности. Бедная Энджел, подумал он. Такой несчастный водоворот гнева и негативной энергии. Сидя рядом с ней на кровати, Жук ощущал исходившие от нее волны — темные вибрации. Как-то это неправильно — ведь у него-то на душе такой мир, несмотря на то, что рядом летают пушечные ядра. Он рассмеялся. Ох уж эти ребята. Безобразники!
Жук перелистывал страницы книги. И вдруг он услышал чей-то голос. Как будто… иностранный. Он поднял голову, чтобы проверить — не вошел ли кто.
Но рядом никого не было.
Он снова обратился к книге — и снова услышал тот странный голос. Опять поднял голову. Никого.
И тогда он понял, что этот голос — его собственный. Но что же он произносит?
Да, конечно — ту самую мантру: ом мани падме хум. Странно, что он вдруг вспомнил ее. А еще удивительнее, что звучала она так, словно произносил ее кто-то другой, а не он сам. Он смутно припоминал, что натыкался на нее, когда проходил молниеносный курс тибетского буддизма. Это была мантра… Ченрезига, Владыки Любви, тибетского бодхисатвы сострадания. Странно. В тот раз она показалась Жуку какой-то жеманной и глупой. Ого — вот оно, опять!
Ом мани падме хум.
Произносить эти слоги было приятно.
Ом мани падме хум.
Он произносил это вслух, снова и снова. Возникало такое ощущение, будто он делает себе массаж ума. От этой фразы он расплывался в улыбке. Его голосовые связки вибрировали, как трубы органа. Становилось щекотно!
Ом мани падме…
— Какого хрена ты тут поешь?
— …хум?
На пороге комнаты стояла Энджел, уперев руки в бедра: белокурая хмурая богиня.
— Ты что — молитвы распевал? — требовательным голосом спросила она. — Черт возьми, ты что — правда молился? Боже мой. Пожалуйста, скажи мне, что я ошиблась. Ну, скажи же.
— Но я действительно пел. И ты попробуй. Это просто восхитительно. Повторяй за мной: Ом мани…
— Нет! — Энджел прикрыла уши ладонями. — Нет, нет, нет и еще раз нет. У меня совсем не то настроение, чтобы петь молитвы.
— Но ты расслабишься, дорогая. Ты вся как будто в тугую пружину закручена. Можешь, конечно, попробовать много раз повторить Рэндольф, но я не уверен, что эффект окажется тем же самым. А кстати — раз уж мы заговорили начистоту: кто такой этот Рэндольф?
В глазах Энджел показалось жестокое торжествующее выражение.
— Это имя, которое я дала своему вибратору.
Жук обдумал эту информацию. Задумчиво кивнул.
— А я думал на Рэндольфа Черчилля или Рэндольфа Скотта
[73]
. Что ж, — улыбнулся он, — надеюсь, я был на должном уровне.
— Знаешь, что делают эти кроманьонцы, которых ты называешь «ребятами»? Помимо метания ядер в бойлеры? Они учат моего восьмилетнего малыша свежевать опоссума.
— Вот это да!
— Да-да, «вот это да»! И он весь вымазан опоссумьими кишками. А потом он со своими очаровательными новыми друзьями собирается его жарить. Откуда такой рецепт? Из «Кулинарной книги выживания» Марты Стюарт
[74]
?
Жук ощутил волну очень темной энергии, как будто ему в самую душу выстрелили из «Тазера». Он подумал: Интересно. Откуда же это взялось? И ответ пришел к нему сразу же: это было отвращение при мысли о том, что одно живое существо превращают в пищу для других существ. Внезапно одна мысль о поедании мяса сделалась ему омерзительна. Чудно — он ведь всегда любил чизбургеры.
— Думаю, они собираются приготовить жаркое из опоссума. Это же часть «живой истории». Чтоб все было подлинным. Согласись, нелепо было бы рядиться в солдатскую форму тысяча восемьсот шестидесятых — и в таком виде поедать пиццу или «бигмаки»? — Он улыбнулся. — Бьюкс говорит, что получается не так уж плохо, если влить туда побольше соуса «Табаско».
— Какая мерзость, — сказала Энджел. — Да еще, наверно, эта гадость заражена бешенством. Я велела Барри идти со мной в дом, а он отказался. И что ты думаешь — кто-нибудь из этих захотел мне помочь? Ничего подобного. Просто стояли там и смеялись.
