– Север, Север, Се-е-вер! – воскликнул Игого.
И впрямь, дети никогда не видали, даже вообразить не могли таких зеленых, светлых холмов. Реку, текущую на восток, нельзя было переплыть, но, поискав справа и слева, наши путники нашли брод. Рев воды, холодный ветер и стремительные стрекозы привели Шасту в полный восторг.
– Друзья, мы в Орландии! – гордо сказал Игого, выходя на северный берег. – Кажется, эта река называется Орлянка.
– Надеюсь, мы не опоздали, – тихо прибавила Уинни. Они стали медленно подниматься, петляя, ибо склоны были круты. Деревья росли редко, не образуя леса; Шаста, выросший в краях, где деревьев мало, никогда не видел их столько сразу. Вы бы узнали (он не узнал) дубы, буки, клены, березы и каштаны. Под ними сновали кролики и вдруг промелькнуло целое стадо оленей.
– Какая красота! – воскликнула Аравита.
На первом уступе Шаста обернулся и увидел одну лишь пустыню – Ташбаан исчез. Радость его была бы полной, если бы он не увидел при этом и чего-то вроде облака.
– Что это? – спросил он.
– Наверное, песчаный смерч, – сказал Игого.
– Ветер для этого слаб, – сказала Аравита.
– Смотрите! – воскликнула Уинни. – Там что-то блестит – ой, это шлемы… и кольчуги!
– Клянусь великой Таш, – сказала Аравита, – это они, это – царевич.
– Конечно, – сказала Уинни. – Скорей! Опередим их! – и понеслась стрелой вверх, по крутым холмам. Игого опустил голову и поскакал за нею.
Скакать было трудно. За каждым уступом лежала долинка, потом шел другой уступ; они знали, что не сбились с дороги, но не знали, далеко ли до Анварда. Со второго уступа Шаста оглянулся опять и увидел уже не облако, а тучу или полчище муравьев у самой реки. Без сомненья, армия Рабадаша искала брод.
– Они у реки! – дико закричал он.
– Скорей, скорей! – воскликнула Аравита. – Скачи, Итого! Вспомни, ты – боевой конь.
Шаста понукать коня не хотел, он подумал: «И так, бедняга, скачет изо всех сил».
На самом же деле лошади скорее полагали, что быстрее скакать не могут, а это не совсем одно и то же. Игого поравнялся с Уинни; Уинни хрипела.
И в эту минуту сзади раздался странный звук – не звон оружия и не цокот копыт, и не боевые крики, а рев, который Шаста слышал той ночью, когда встретил Уинни и Аравиту. Игого узнал этот рев, глаза его налились кровью, и он неожиданно понял, что бежал до сих пор совсем не изо всех сил. Через несколько секунд он оставил Уинни далеко позади.
«Ну что это такое! – думал Шаста. – И тут львы!»
Оглянувшись через плечо, он увидел огромного льва, который несся, стелясь по земле, как кошка, убегающая от собаки. Взглянув вперед, Шаста тоже не увидел ничего хорошего: дорогу перегораживала зеленая стена футов в десять. В ней были воротца; в воротцах стоял человек. Одежды его – цвета осенних листьев – ниспадали к босым ногам, белая борода доходила до колен.
Шаста обернулся – лев уже почти схватил Уинни – и крикнул Игого:
– Назад! Надо им помочь!
Всегда, всю свою жизнь, Игого утверждал, что не понял его или не расслышал. Всем известна его правдивость, и мы поверим ему.
Шаста спрыгнул с коня на полном скаку (а это очень трудно и, главное, страшно). Боли он не ощутил, ибо кинулся на помощь Аравите. Никогда в жизни он так не поступал, и не знал, почему делает это сейчас.
Уинни закричала, это был очень страшный и жалобный звук. Аравита, прижавшись к ее холке, пыталась вынуть кинжал. Все трое – лошадь, Аравита и лев – нависли над Шастой. Но лев не тронул его – он встал на задние лапы и ударил Аравиту правой лапой, передней. Шаста увидел его страшные когти; Аравита дико закричала и покачнулась в седле. У Шасты не было ни меча, ни палки, ни даже камня. Он кинулся было на страшного зверя, глупо крича: «Прочь! Пошел отсюда!». Малую часть секунды он глядел в разверстую алую пасть. Потом, к великому его удивлению, лев перекувырнулся и удалился не спеша.
Шаста решил, что он вот-вот вернется, и кинулся к зеленой стене, о которой только теперь вспомнил. Уинни, вся дрожа, вбежала тем временем в ворота. Аравита сидела прямо, по спине ее струилась кровь.
– Добро пожаловать, дочь моя, – сказал старик. – Добро пожаловать, сын мой, – и ворота закрылись за еле дышащим Шастой.
Беглецы оказались в большом дворе, окруженном стеной из торфа. Двор был совершенно круглым, а в самой его середине тихо сиял круглый маленький пруд. У пруда, осеняя его ветвями, росло самое большое и самое красивое дерево, какое Шаста видел. В глубине двора стоял невысокий домик, крытый черепицей, около него гуляли козы. Земля была сплошь покрыта сочной свежей травой.
– Вы… вы… Лум, король Орландии? – выговорил Шаста. Старик покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Я отшельник. Не трать времени на вопросы, а слушай меня, сын мой. Девица ранена, лошади измучены. Рабадаш только что отыскал брод. Беги, и ты успеешь предупредить короля Лума.
Сердце у Шасты упало – он знал, что бежать не может. Он подивился жестокости старика, ибо еще не ведал, что стоит нам сделать что-нибудь хорошее, как мы должны, в награду, сделать то, что еще лучше и еще труднее. Но сказал он почему-то:
– Где король?
Отшельник обернулся и указал посохом на север.
– Гляди, – сказал он, – вон другие ворота. Открой их, и беги прямо, вверх и вниз, по воде и посуху, не сворачивая. Там ты найдешь короля. Беги!
Шаста кивнул и скрылся за северными воротами. Тогда отшельник, все это время поддерживающий Аравиту левой рукой, медленно повел ее к дому. Вышел он нескоро.
– Двоюродный брат мой, двоюродная сестра, – обратился он к лошадям. – Теперь ваша очередь.
Не дожидаясь ответа, он расседлал их, а потом почистил скребницей лучше самого королевского конюха.
– Пейте воду и ешьте траву, – сказал он, – и отдыхайте. Когда я подою двоюродных сестер моих коз, я дам вам еще поесть.
– Господин мой, – сказала Уинни, – выживет ли тархина?
– Я знаю много о настоящем, – отвечал старец, – мало – о будущем. Никто не может сказать, доживет ли человек или зверь до сегодняшней ночи. Но не отчаивайся. Девица здорова, и, думаю, проживет столько, сколько любая девица ее лет.
Когда Аравита очнулась, она обнаружила, что покоится на мягчайшем ложе, в прохладной беленой комнате. Она не понимала, почему лежит ничком, но попытавшись повернуться, вскрикнула от боли и вспомнила все. Из чего сделано ложе, она не знала и знать не могла, ибо то был вереск. Спать на нем – мягче всего.
