— Куда ты? — голос дребезжал совсем рядом. — Все равно не убежишь! — ведьма расхохоталась странным кудахтающим смехом. — Беги! — закричала она. — У-лю-лю!.. Не хочешь — так беги! Все равно вернешься! Так и будешь бегать по всей земле! Дарю тебе это!..
Рено поднял голову. Приближалось утро, легкий туман стоял в лощине, потухшие угли густо серебрились росой. Рено быстро сел, припоминая события ночи. Песок вокруг был испещрен следами копыт. Невдалеке слышалось блеяние уходящего стада, звякало ботало на шее вожака.
Рено глубоко вздохнул и перекрестился. Наваждение отступало. И только на самом дне души осело сомнение, и занозой застряли слова: «сам бог того хотел».
* * *
Чем дальше от дома уходил Рено, тем больше менялась земля вокруг. Поля лежали пустыми черными ладонями, все чаще попадались дома с растасканными соломенными крышами. И даже дома побогаче, крытые красной черепицей, глядели не так весело. А ведь наступала осень, время, когда урожай собран и уже обмолочен, и на всех дворах варят пиво.
Осенью и воробей хлеба вдоволь ест, — повторял Рено поговорку, все больше убеждаясь, что нынче и воробью не прокормиться в здешних местах. Безнадежное запустение ясно говорило, что недород приходит сюда не первый год подряд.
Рено смертельно устал. Уже несколько дней ему не удавалось ничего купить, работники, несмотря на осеннее время, тоже никому не были нужны, а сухари, взятые из дому, кончились два дня назад. Обычно Рено ночевал на улице, но теперь, окончательно измученный, решился зайти в гостиницу, выстроенную посреди большого пригородного села.
Обширный низкий зал производил мрачное впечатление. Заходящее солнце, заглядывая в окно, разбрасывало по засаленным стенам кровавые блики. Ржавые крюки, вбитые в черные балки были облеплены нитями паутины и бахромой копоти. Под выложенной из фигурного кирпича аркой расположился прямоугольный очаг, закрытый стальной решеткой. Конец каждого прута был украшен бронзовой головой дьявола.
Когда-то в этой комнате готовили и ели, на прутьях очага жарилось мясо, по огромному столу растекались лужицы вина, здесь пили, разговаривали и порой дрались, по скрипучей винтовой лестнице уходили в комнаты на втором этаже, подозвав коротким кивком миловидную служанку. Теперь тут было пусто и холодно. Возле кучки углей, тлеющих в очаге, грелся единственный посетитель — старый монах в заплатанной сутане. Он был покрыт пылью и выглядел очень усталым, очевидно, делал пешком большие переходы, стремясь поскорее выйти из голодных мест.
Рено почтительно поклонился монаху и присел на краешек скамьи. Из узкой двери, ведущей на хозяйскую половину, вышел трактирщик. Он был невысок ростом и когда-то, вероятно, толст. Излишне просторная кожа свисала на щеках дряблыми складками. Его передник был девственно чист, а руки, привыкшие возиться с вином и мясом, праздно лежали на нем.
— Еще один! — воскликнул трактирщик, завидев Рено. — Клянусь бородами всех лжепророков, сегодняшний день принесет мне состояние! Садитесь, сударь, поближе к очагу, тепло нынче слишком редкая штука, чтобы пренебрегать им. Что изволите откушать? Могу предложить прекрасные печеные желуди. В этом году необычайный урожай желудей. Вся округа собирает желуди, а мельник Огюст делает из них муку. Можете также получить желудевые лепешки.
Хозяин вышел и вскоре вернулся с противнем, полным горячих, лопнувших на огне желудей.
— Жена жарит их там, — объяснил он. — Готовить на виду у всех стало опасно.
Рено и монах подсели к противню и начали разламывать коричневые, подгоревшие скорлупки.
Входная дверь хлопнула, в трактир ввалился еще один гость. Это был мужик огромного роста с редкой черной бороденкой на плутоватом лице. Выражение лица так не вязалось с мощной фигурой, что казалось будто к плечам богатыря приставлена чужая голова. Вошедший был одет в просторную суконную куртку и штаны, подшитые в паху кожей.
— А, Пети! — радостно вскричал хозяин. — Откуда ты таким франтом?
— Из города, — ответил крестьянин, придвигаясь к огню.
— Что ты там потерял? — спросил трактирщик.
— Зерно идет по пятнадцати монет за меру, — проговорил крестьянин, не слушая его. — Но никто не продает. На площади кричат приказ магистрата, чтобы не смели прятать излишки, а везли их на рынок. А откуда они? Все вымокло еще весной, я не собрал даже семян.
— Прогневали господа… — вздохнул монах. — «Был голод на земле во дни Давида три года год за годом».
За кочан капусты дают три медяка, — сообщил крестьянин.
— Кому теперь нужны деньги… — пробурчал трактирщик Он вышел и вернулся с четырьмя большими кружками.
— Пейте, — сказал он. — Я угощаю. Здесь вино. Вино еще осталось. Оно нас переживет.
Рено приоткрыл металлическую крышку и осторожно понюхал. Вино было темно-красным, совсем не таким как дома. Сладости в нем не чувствовалось вовсе. Оно терпкой струйкой стекало в пустой желудок, заставляя его сжиматься.
— В городе сегодня сожгли ведьму, — рассказывал крестьянин. — Узнали, что она насылала дождь.
— Это толстуху-то Мариетт? — спросил трактирщик. — Да она такая же ведьма, как я апостол Петр!
— А я говорю — она ведьма! — крестьянин ударил кулаком по краю стола, так что кружки подпрыгнули, звякнув крышечками. — Я уверен в этом, как в самом себе! Это была мокрая ведьма. Подумать только, третий год льют дожди, урожаи вымокают на корню, все мрут с голоду, от людей одни тени остались, а эта баба разжирела, как сентябрьский боров! И добро бы была богачка, у которой припрятан хлеб, нет, нищенка, рваная шкура! Вот и спрашивается, откуда в ней такая толщина, если она не ведьма? Она насылает дождь, чтобы вся земля обратилась в болото.
— А я думаю, у старухи была водянка, — сказал трактирщик. — Она часто начинается с голодухи.
Крестьянин потер лоб, соображая, а потом выдавил:
— Если и вправду водянка, то ей все равно скоро помирать. А так она на небо попадет., — он затряс кудлатой головой, отгоняя непрошенную мысль, и уже другим тоном продолжал: — Все-таки она мокрая ведьма. Я видел все своими глазами. Ей стянули руки за спиной и приковали к столбу длинной цепью. Огонь разгорелся с одного конца, она убежала на другой и все дергала цепь и кричала совсем по-человечески. А вот когда и там заполыхало, то она завыла так, что я сразу понял, кто она. И забегала, и забегала, а сама все воет. Выскочила туда, где пламени уже нет, зато там уголь жарче чем в аду; она туда прибежала и давай прыгать как лягушка, а сама все воет, но уже не громко и с хрипотцой. А как упала, то угли вокруг погасли, сколько в ней воды было. Через час все еще шипела. Так и не сгорела, только вроде как сварилась. А вы говорите — не ведьма!
Трактирщик с сомнением покачал головой.
— Может оно и так, — сказал он, — и сожгли ее правильно, меньше голодных будет, но, думается, беда не в этом. Сам посуди, надо ли дьяволу на нас такое насылать? Когда всего было вволю, то грешили больше. Огонь горел не на площади, а в моем очаге. Черти с решетки купались в пламени, на них капал жир от жаркого. А теперь черти такие же голодные, как и мы. Значит, нечистая сила не виновата в наших бедах.
