"Не знаю, чего просите."
"Исполнения первой заповеди: "Не убий"."
Уж здесь-то у него был готов ответ! Перо с комариным скрипом забегало по выскобленной коже:
"Совершу мщение и не пощажу никого, чтобы не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись в нечистоте."
И опять пришелец не смог соблюсти верности стиля — вставил от себя:
"Молю за детей и невинных младенцев, "таковых бо есть царство небесное"."
"Дочь Вавилона, опустошительница! — бросив на пергамент эти слова, Феодосий мстительно усмехнулся и указал за окно, где до самого неба громоздились башни, — блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто разобьет младенцев твоих о камень!"
Лицо бесовского архимандрита посерело, глаза запали, но он продолжал марать бумагу:
"Кровожадного и коварного гнушается Господь. Возлюби ближнего своего как самого себя."
В залу скользнул секретарь, наклонившись к уху, прошептал:
— Войско прибыло.
"Страху господню научу вас", — словно приговор утверждая, написал Феодосий и, уже не глядя на двойника, перевернул страницу псалтыря, отчеркнул ногтем первую фразу: "Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых", — поднялся и вышел вон. И хотя не видел лица противника и уж заведомо ничего не слышал, но знал наверное, что тот шепчет смятенно:
— Господи! Помилуй их, ибо не ведают, что творят.
Феодосий торопливо вышел из дворца, встал на высоких ступенях. Внизу волновалось человеческое море, над головами вздымались штандарты баронов, покачивались пики и плоские острия алебард. Пять тысяч! И это только первый отряд. На площади воцарилась тишина, воины смотрели на епископа, и Феодосий молча взирал на них.
Перед ним были те же осатаневшие от страха мужики, и рыцари, способные лишь размахивать ставшим вдруг бесполезным мечом. Но всего более — горожан, изгнанных из своих удобств возросшими вавилонами. Да, он не ошибся! В исконно-католических землях творилась та же смута, что и здесь, но теперь эти люди, оторванные от дома дважды — чудом и походом, — не опасны. Более того, они помогут сохранить государство.
— Братия! — выдохнул Феодосий всей, еще не старой грудью, и крик его разнесся далеко над безмолвной толпой. — Мне ли говорить перед вами? Ибо видите сами, что грядут последние дни, и настает час Армагеддона. Пришло время "прославить свое имя и совершить великое и страшное перед народом Господним". Псалмопевец сказал: "Подлинно, человек ходит подобно призраку", — и слова эти сбылись. "Много званых, но мало избранных". Вы цвет христианства, а "сей народ — народ жестоковыйный", предавшийся Белиалу. Кто может не разъяриться гневом от его гнусностей? Живущие здесь — истинные виновники горя, ибо отдались дьяволу и сожительствуют с Сатаной. Их базары шумят, их дома полны, в то время как вы бедствуете. Но "поистине есть суд божий на делающих такие дела"! Ныне церковь ждет от вас рвения Моисея, в один день истребившего двадцать тысяч язычников, усердия Илии, мечом уничтожавшего служителей Валаама, подвигов Самсона, сокрушавшего филистимлян при жизни и смерти своей! — на секунду Феодосий замолк. В его памяти всплыл белый лист с каллиграфической латынью: "Молю за детей, "таковых бо есть царство небесное". Вот чего боится враг! Феодосий хлебнул воздуха и, подняв благословляющее распятие, докричал: Бейте всех, Господь отличит своих!
Бастин, как и следует уважающему себя кузнецу, в вопросах веры был более чем свободен. В церковь ходил редко, молитвы читал, как от дедов привык — на родном языке. А чаще не читал вовсе. И все ему сходило, поскольку мастером Бастин был непревзойденным и умел спорить и с германскими оружейниками, и с мавританскими искусниками. Умел тянуть золото, не брезговал и лемешок для сохи сковать. Брался за все. Зато и уважение ему было ото всех, и дальняя слава.
В жены Бастин взял первую красавицу, сероглазую Агату — внучку богатого хуторянина Матфея, родную сестру горбуньи Рады. Матфей хоть и разборчив, а внучку отдал. Оно и понятно — деньги к деньгам, это не только про бар писано. С женой Бастин жил складно и имел двоих мальчишек, которых Матфей хоть и не считал за своих (отданная девка — отрезанный ломоть), но любил наравне с остальными. А Рада так целыми днями гостила на кузнице, беседовала с чумазым хозяином и чуть не за подмастерье была. Говорили, что эти двое делятся ведовскими тайнами, в которых искони сведущи кузнецы, уроды и мельники.
Прослышав о призыве "удалиться совета нечестивых", Бастин лишь фыркнул: его это не касается. И отселяться не пожелал, хотя дом его вломился в самую середину многоярусного строения, возведенного духами. Агата каждый раз крестилась и зажмуривала глаза, прежде чем пройти через стену, наискось разгородившую дом. Сами духи, впрочем, не мешали — ушли на верхние ярусы, отнесясь к кузнецу с тем же уважением, что и к архиепископу.
Бастин видений не устрашился и, услышав жуткие рассказы о мастерских, где все само делается, немедленно отправился туда; Агата даже отговаривать не пыталась.
Беззвучно хлопали молоты, высекавшие разом сотню узорчатых бляшек, размываясь в воздухе, вращался зажатый сталью инструмент, струйками тек растопленный металл. И все было укрыто, спрятано, чтобы наблюдать это, Бастин просовывал отчаянную голову внутрь глухих колпаков, пользуясь тем, что огонь не жег, и молот, ударяя, не бил его.
Вскоре Бастин умудрился обрести приятеля среди хозяев гефестовой кузни. Чернобородый с веселым оскалом парень резко выделялся среди прочей нежити, ушибленной чудом также сильно, как и люди. Увидев Бастина, по плечи вбившегося в нутро механического паука, чернобородый расхохотался, потом остановил своего зверя и, распахнув кожух, повторил все операции медленно, чтобы их можно было наблюдать с понятием, а не как отсветы и стремительное мельтешение. Честно говоря, Бастин понял не много. Не понял главного — зачем нужны все те штуки, что выделывали чудовища, так легко покорявшиеся чернобородому. Но потом знакомец позволил Бастину заглянуть внутрь самобеглой тележки, и Бастин, осознав, что в подобные хитрости сходу не вникнуть, отступился. Но знаками объяснил, что придет и завтра.
Однако, вышло по-иному. Когда Бастин вместе с чернобородым вышли на вольный воздух, то увидели впереди шеренгу солдат. По панталонам, раскрашенным под цвет знамени, он угадал наемников ландграфа Августа. Бастина хорошо знали в замке, так что причин бояться ландскнехтов не было, но понимая, что нынче и вооруженный люд не в себе, Бастин благоразумно схоронился в кустах, проросших сквозь заводскую стену. И сразу же возблагодарил себя за мудрую предусмотрительность.
На дороге показалась процессия. Два десятка людей, размахивая зелеными ветвями и нестройно распевая псалмы, двигались к фабрике. Впереди несли свежесрубленное деревце с листьями и пять белых хлебов на вышитых полотенцах. Несомненно, эти люди поддались на уговоры очередного обезумевшего проповедника. Собирались ли они напугать призраков, поклониться им или уничтожить — Бастин не знал и не узнал никогда. Солдаты, скрытые холмом от идущих, вздели пики и ринулись в атаку. Раздались вопли, покачнулось и упало деревце. Паломники кинулись в разные стороны, солдаты гнались за ними и убивали в спину. Оброненный хлеб валялся в пыли.
