– Дьявол! Ты же сказал, что мы едем в Рошир!
– Солтьерский лес на границе Рошира.
– Какая радость! Сдается мне, что это проклятое путешествие никогда не кончится.
– Оно кончится сегодня ночью. И начнется другое, – загадочно сказал Акун.
– Хочешь сказать, из Солтьерского леса мы поедем еще куда-нибудь?
– Я делаю то, о чем меня просил Гармен.
– Надеюсь, Гармен все-таки предусмотрел для меня чистое белье и горячую воду для умывания, – проворчала Руменика. – От меня воняет потом, как от загнанной кобылы, и волосы у меня стали похожи на конскую гриву. Скоро руки цыпками покроются!
– Мы едем на юг. Я посмотрел дорогу; лигах в двух отсюда начинается всхолмье до самого Туэйда. Места тут пустынные, торных дорог почти нет. До всхолмья местность открытая, засаду не устроишь, а от погони мы на наших конях уйдем без труда. Сразу за холмами будет излучина Туэйда, а там и Солтьерский лес.
– А как через реку переправляться?
– Я знаю броды. В это время года воды в Туэйде немного.
– Объясни мне, Акун, за каким лешим ты поперся в деревню?
– Тут живет моя сестра Тави. Повидался с ней, отдал ей деньги, взял кое-какие припасы на дорогу.
– Значит, у нас теперь нет денег?
– Есть. Сто галарнов.
– Гармен дал тебе двести, не так ли?
– Там, куда мы направляемся, галарны не понадобятся.
– Не хитри, Акун! В Рошире ходят всякие деньги, галарны тоже.
– Но такие деньги не ходят, – Акун достал из своего поясного кошеля свернутый в кольцо толстый серебряный прут. – Вот на что я истратил половину денег. Загляни в седельные сумки.
Руменика приблизилась к вороному. Открыла один из мешков, глянула внутрь.
– Что за черт! – вырвалось у нее.
– Я выбрал лучшее из того, что было, – заметил старик.
– Шубы! Шапки! – Девушка с недоумением рассматривала содержимое мешка. – На кой ляд они нам нужны, Акун? До зимы еще далеко, если только… Я ничего не могу понять, а когда я чего-либо не понимаю, я злюсь!
– Скоро все поймешь.
– Дурочку из меня делаете! – Руменика рассердилась не на шутку; усталость, раздражение, злость на скрытного милда слились воедино, прорвались наружу. – Шубы и шапки в разгар лета? Серебряная проволока вместо денег? И глупая девка в придачу, так? Едет себе, не задает вопросов, хотя везут ее черте куда! Поговорим, Акун?
– Разгадка на твоем пальце, – сказал милд, спокойно очищая от кожуры яблоко.
– Ты об этом перстне? – Руменика без особого восторга глянула на подарок Гармена. – Этот камень даже не драгоценный. Похож на халцедон или гелиотроп. Зеленые самоцветы мне не нравятся. И оправлен в серебро. Мой камень – алмаз! А это так, пустышка…
– Этот перстень ценнее ларца с брильянтами, девушка. Камень, о котором ты так презрительно говоришь – каролит.
– Ни разу не слышала. Он такой ценный?
– Очень ценный. О его свойствах тебе могли бы рассказать знающие люди. Тот же Гармен, – Акун надкусит яблоко. – И твой отец.
– Мой отец? – Руменика на миг застыла в оцепенении, потом бросилась к милду, вцепилась в его руку, умоляюще заглянула в глаза. – Акун, ты знал моего отца? Ты ведь знал его, да? Скажи, прошу тебя!
– Нет. Я лишь знаю, кто он. Его звали Йол ди Крифф. Он был правой рукой Римана ди Риварда, Великого Видящего скроллингов. – Акун потупил взгляд. – Гармен рассказывал мне о нем.
– Что он еще рассказывал?
– Ничего. Только то, что с твоим отцом случилась беда, и ты осталась сиротой. О тебе заботилась старая Хорла.
– Акун, ты ведь знаешь, где мой отец! Знаешь?
– Он впал в немилость, – ответил старик. – Император Лоэрик Четвертый Благословенный разгневался на него.
– Мой отец умер?
– Ты хочешь это знать?
– Хочу! Нет-нет, не надо! – Руменика обратила к старому милду руки ладонями вперед, будто хотела отгородить себя от той страшной правды, которую знает Акун и может сказать ей. – Ты знаешь все, но, прошу тебя, ничего мне не говори. Я буду верить. Я буду верить, что он жив, что он вернется ко мне, и я наконец-то буду жить в своем доме. И я не буду больше, – у нее хлынули из глаз слезы, – не буду… императорской шлюхой. Не буду… сиротой!
– Поплачь, дочка, – Акун с неожиданной мягкостью привлек плачущую девушку к себе, гладил ее волосы, а Руменика ревела навзрыд, не в силах остановиться. – Поплачь, тебе будет легче. Хорла тебе не рассказывала о нем?
– Ни… никогда. – заикаясь и вытирая слезы, ответила Руменика.
– Значит, она хорошо выполнила волю твоего отца.
– Но почему за тринадцать лет, которые я была с Хорлой, ни отец, ни мать ни разу не навестили меня? В чем причина? Ты ведь знаешь это тоже, да?
– Нет. Я лишь знаю, что тебя забрали у твоей матери и передали Хорле – таково было условие. А отец твой вынужден был покинуть Лаэду. Где они теперь, мне неведомо.
– Значит, они живы? – Взгляд Руменики потеплел, она перестала всхлипывать. – Слава Единому! Ты хороший, Акун. Ты самый-самый хороший. Можно, я тебя поцелую?
Щека старика была колючей от четырехдневной щетины, от его куртки крепко пахло кожей и еще чем-то острым, но Руменике вдруг на мгновение показалось, что она целует не старого варвара, а своего отца. Сердце ее екнуло, сладко сжалось. Это было чудесное чувство. До сих пор она его испытывала только в объятиях Неллена – бедного, юного, влюбленного в него Неллена.
– Пора ехать, – шепнул ей Акун. – У нас мало времени.
До сумерек они проехали всхолмье, скрываясь в овражках, заросших густым кустарником. Лошади шли неровным шагом, и все мышцы Руменики разболелись так, что хоть в крик кричи. Но она не роптала. Мысли об отце помогали переносить боль.
Потом показалась излучина Туэйда. Здесь в первый раз они услышали далекий тягучий вой, напоминающий крик разъяренного кота. Руменика испуганно посмотрела на старого милда.
– Кании, – спокойно ответил тот. – Погоня близко.
– И что делать?
– Едем к броду. Он недалеко, пол-лиги отсюда.
– Акун, нас не поймают?
– Не бойся. Звери далеко, а люди, их пославшие по нашему следу, еще дальше. Мы переправимся на тот берег раньше, чем они будут здесь.
– Ты хороший следопыт, Акун.
– Каждый делает то, что умеет, – ответил милд и пришпорил коня.
Берег был топкий, ноги лошадей вязли в мокром мелком песке, оттого расстояние в пресловутые поллиги преодолевали очень долго. Кании еще раза два подавали голос, переговариваясь в ночи, и их зловещий вой заставлял Руменику крепче хватать поводья Куколки. Лягушки продолжали свой тысячеголосый концерт, а из темной громады леса на том берегу тоже раздавались какие-то крики, не то зверей, не то птиц, не то неведомых существ. Стало очень холодно, и Руменика подумала, что старый варвар не зря взял в деревне теплые вещи. Может, этот самый Солтьерский лес особенный, и там даже летом стоит зимний холод?
