— Какого хрена ты здесь делаешь? — закричала она, напуганная тем, что гость увидел ее в таком состоянии.
По тому, как Амели мотала головой, было видно, что она вот-вот взорвется от ярости.
— Окно не было закрыто… С тобой все в порядке?
— Со мной?.. Да, все нормально.
Амели расхаживала из стороны в сторону, положив руку на живот: видно было, что лицо ее искажено гримасой боли. Как он посмел бросить меня?
— Амели?
Она обернулась. Николай стянул рубашку и продемонстрировал ей ярко красный полумесяц, похожий на серп с советского герба, на своем предплечье. Глаза его звали, ждали, приглашали.
Амели направилась к нему не потому, что хотела кормиться, но потому, что хотела прогнать как можно быстрее тягостное ощущение, оставшееся после крови Жака. Она хотела, чтобы Николай вычистил грязный осадок из ее плоти силой своей избалованной ядами иммунной системы, но, не дойдя до него, Амели пошатнулась и схватилась рукой за живот.
В одном спазме она извергла все содержимое желудка — жидкую, кровавую массу.
И это было только начало.
Она лежала на покрытой пластиковой пленкой больничной койке, а цветы зараженной вирусом крови расцветали вокруг нее. Золотистая кожа Амели приобрела стерильно-белый цвет, тонкие руки, покрытые коростами свернувшейся крови, казались руками покойницы.
Прошло меньше недели с того времени, когда она почувствовала первые симптомы заболевания, но ее состояние ухудшалось стремительно. За день до этого визита умер Жак. Он умирал от внесенной себе самому инфекции, медленно и мучительно, в той же больничной палате, через три кровати от Амели. Горечь его крови была вызвана вовсе не чувством вины.
Врачи все еще пытались установить, каким именно вирусом он заразил себя и впоследствии Амели, — была ли это та самая пропавшая проба или культура, которую он купил на черном рынке. Первое было больше похоже на правду, потому что пробу так и не нашли, но, к сожалению, это уже мало что меняло. Амели предстояло умереть прежде, чем они это выяснят, так что единственный смысл этой информации состоял в том, чтобы правильно оформить медицинское заключение.
Врачи в защитных костюмах из Инфекционного центра время от времени, словно призраки, возникали в центральном проходе палаты, по большей части они даже не заходили внутрь. Им было намного интереснее изучать пробы, взятые у пациентов, чем самих пациентов, поэтому, если не считать гудения приборов, в палате стояли тишина и покой.
Николай взял руку Амели; она была на ощупь словно листок провощенной бумаги.
Посмотрев на пластиковые простыни, он снова вспомнил про насекомых и попытался вообразить, как чувствует себя настоящее насекомое, а не человек, который только по прозвищу «таракан». Если бы они с Амели могли окуклиться, кто знает, может, они вышли бы из кокона обновленными, чистыми и не такими уязвимыми.
Он извлек трубку из горла Амели, удивившись ее длине, и Амели слабо кашлянула.
— Амели?
Она моргнула: глаза ее были наполнены кровавыми слезами. Под воздействием вируса роговая оболочка ее глаз так же кровоточила, как и другие ткани тела.
— Николай?
Шея у Амели почти не двигалась, но она все же повернула голову в его сторону насколько могла. Легкая улыбка скользнула по ее губам — она поняла, где находится.
— Как ты сюда пробрался?
— Они сами мне разрешили. Я объяснил им, что я — «таракан» и что вирус на меня не подействует. Они какое-то время думали, не попадет ли им за это, но сегодня вечером наконец разрешили мне войти.
— А он на самом деле на тебя не подействует? Голос ее звучал как наждак по стеклу.
— Я им так сказал.
— А на самом деле?
Николай замялся.
— Не уверен. И знаешь, отчасти они меня впустили именно потому, что и сами не были уверены и захотели проверить.
Амели издала звук, который, будь она здорова, был бы смехом.
— Бедная морская свинка…
Кровь заструилась наружу из новой прорехи в коже на верхнем предплечье, но вытекать было уже почти нечему, и кровотечение быстро остановилось. Николай вытер кровь салфеткой, которую дал ему врач перед визитом.
— Это сделал Жак, да?
Николай не смог заставить себя кивнуть.
— Зачем ты пришел сюда, Николай?
Он погладил ее по голове, поправил жалкие остатки ее поредевших африканских косичек.
Она снова издала похожий на смех звук.
Николай осмотрелся, нет ли поблизости докторов, и вытащил трубку катетера из ее запястья. Отверстие оказалось на удивление сухим и чистым, кровь в нем — намного более яркая, чем та, что вытекала из нее.
— Что ты делаешь? — спросила Амели.
— Прочищаю тебя, — ответил он, поднося ее запястье к губам.
— Но ты не можешь…
Он прочищал ее точно так же, как прочищал бы загрязненную отходами трубу или исследовательскую лабораторию. Он мог выжить, но мог и погибнуть. И это могло спасти Амели, а могло и не спасти.
Но это была последняя надежда.
Амели не сопротивлялась, когда Николай приложил свои губы к ее запястью и облизал языком отверстие, чтобы облегчить истечение крови. Он рассек собственное запястье скальпелем, который тайно пронес в палату, приложил разрез к губам Амели — и переливание началось.
Ее кровь замещала его кровь, а его кровь — ее. Бесконечный цикл флеботомии, утонченной страсти, и, хотя мир исчез для них, они сами стали целым миром.
Итак, эту женщину — вместилище взбунтовавшейся ДНК, лежавшее на покрытой пластиковой пленкой больничной койке, — нельзя было назвать в полном смысле слова «любовью всей его жизни», но то чувство, которое он испытывал к ней, почти тянуло на это определение.
