Урна же Моисея Лейбовича так и не отбыла на гору Синай — она стоит в стеклянном кубе на входе в шикарное здание фирмы, украшенное изумительной красоты похоронными венками и лентами, а под ней надпись:
«Здесь покоится единственный человек,
поездка которого сорвалась по вине нашей фирмы».
ИИСУС НАВИН
— Не помню, чтобы я когда-либо в своей жизни хотел женщину в этом смысле… — задумчиво сказал Иисус Навин девушке из фонда «Общественное мнение» в ответ на ее вопрос: «Со сколькими женщинами вы имели сексуальные отношения в своей жизни?»
Девушка не растерялась и молниеносно выдала вариант «Б»: «Со сколькими мужчинами вы имели сексуальные отношения в течение своей жизни?» Иисус Навин удивленно приподнял брови.
— Простите, я не понял…
— Ну, вы же… э… гомосексуалист?
— С чего вы взяли?
— Ну, раз никогда не хотели женщину в этом смысле…
— А что, я сказал, что хотел мужчину?
Девушка с явным любопытством уставилась на него через позолоченную клетку очков. Ей действительно стало любопытно, кого в своей жизни хотел этот странный, высокий, сутулый мужчина.
— Я не понимаю… а кого же?
— Никого!
— …?!!
— Я никого никогда в этом смысле, в каком вы спрашиваете, не хотел! — твердо ответил Иисус Навин, искренне возмутившись назойливости, беззастенчивости и глупости фонда «Общественное мнение», который старается узнать, в какое, собственно, количество различных женских гениталий проникал его член!
— Задавать такие вопросы — это все равно что пытаться узнать, во сколько унитазов в своей жизни я, извините, срал!
И Иисус Навин быстро пошел прочь от социологии, оставив залившуюся красной краской девушку со слезами на глазах и в тяжелых раздумьях на тему того, что, может быть, секс не является столь обычным явлением, о котором можно спрашивать как о погоде, даже если ты социолог? Вот так вот случайный прохожий может перевернуть все в твоей голове вверх тормашками.
Иисус Навин не любил социологов и психологов и тому подобную братию по нескольким причинам. Во-первых, он не понимал, чем, собственно говоря, эти граждане занимаются, навязчиво интересуясь подробностями жизни других людей. В связи с этим у него имелось соображение, что все социологи и психологи — законченные вуайеристы, возбуждающиеся только от подглядывания. Во-вторых, его непомерно раздражал сам объект подглядывания этих самых психологов-социлогов-вуайеристов — человек или, если хотите, общество.
Иисус Навин сидел под аркой моста, погрузившись в глубокие раздумья о склонности человека к самолюбованию. Ведь, в сущности, это экспансивное развитие и популярность наук «о себе» говорят только о том, что каждый болван, выстроив у себя в голове целую фабрику по производству иллюзий, стремится рано или поздно составить ее план «на случай эвакуации». Изучать себя, по мнению Иисуса Навина, — самое последнее и никчемное занятие для конченых идиотов, которым лень протянуть руку за травинкой, чтобы изучать ее. Нет, они сидят в постели, заложив уши подушками, и напряженно изучают себя, не производя при этом ни малейшего движения хоть в какую-то сторону. Иисус Навин злился на свое бессилие хоть что-нибудь изменить. Возможно, он бы и запретил психологию и социологию, будь он кем-то другим, а не маньяком-убийцей. Нельзя же что-то кому-то открыто запретить, когда все силовые структуры разыскивают тебя «в складчину»!
Он очнулся от какого-то назойливого звука.
— Эй, мужик! Я с тобой разговариваю! Ты что, глухой?
Над ним нависла какая-то жирная тетка, от которой разило дешевым пивом, потом и грязными трусами. Она определенно не собиралась считаться с его склонностью к уединению.
— Вот скажи мне, мужик! Сколько у тебя в жизни было баб?
— Вы что, социолог? — недружелюбно буркнул Иисус Навин.
— Я херолог! — тетка расхохоталась. — Так вот, сколько у тебя в жизни было баб? Ты хотя бы примерно помнишь?
— В каком смысле?
— Что значит в каком? В самом прямом! Ну, для чего бабы нужны мужикам! Вот дурной… — Тетка панибратски огрела его пивной бутылкой по спине, слегка облив вонючей пеной, и уселась рядом.
— Для чего мне нужны бабы?.. — Иисус Навин задумался. — Ну в этом смысле… — он встал и зашел тетке за спину, — двадцать три.
— Ну, ты кобель! — тетка восторженно отхлебнула пиво, которому, однако, было не суждено попасть в желудок — черная кожаная удавка пережала ей горло.
Когда жирный труп скатился в воду, Иисус Навин поднял указательный палец вверх и заключительно произнес:
— Двадцать четыре!
После встречи с женщиной настроение его улучшилось, и он шел домой, напевая арию Кармен, с чувством, что ночь прошла феерично.
* * *
Пророк проснулся в дурном настроении. Соседи за стенкой ругались из-за десяти рублей, разбив посуды уже как минимум на сто. Глупость раздражала, нерациональность раздражала — одним словом, весь род человеческий приводил Иисуса Навина в бешенство. Он встал, умылся, выполнил утренний комплекс гимнастических упражнений и уселся на балконе читать Эпикура, ибо только этот гений умеренности мог возвратить ему душевное равновесие.
Так-то вот, каждый бежит от себя,
и, понятно, не может
Прочь убежать; поневоле с собой остается в досаде,
Ибо причины болезни своей недужный не знает.
А понимай он ее, он бы, все остальное оставив,
Прежде всего, природу вещей постарался постигнуть.
Дело ведь здесь не идет о часе едином,
А состоянье, в каком неизбежно все смертные люди
Должны по смерти своей во веки веков оставаться…
Музыка строк, мерная, строгая, как фуги Баха, убаюкала его раздражение, предоставив душе качаться на своих волнах, погружаясь в блаженную истому жаркого июльского дня, проведенного на воде…
— Эй! Вы что, глухой!.. — выдернул его из мира прекрасного визгливый женский голос.
— Что?.. — Иисус Навин был раздосадован, как человек, которого подняли среди ночи чистить картошку на улице тупым ножом.
— Масло, говорю, есть?
— Что?..
— Ты что, тупой? Вот тормоз! Масло растительное, на котором жарят! Есть?
— А на нем жарят?
— Идиот!
— Послушайте, вы! Кто дал вам право вторгаться ко мне, обзываться?!
— Да кому в здравом уме надо к тебе вторгаться! Я, слава Богу, в своем окне!
— Мы с вами на «ты» не переходили!
— О чем ты говоришь?! Придурок несчастный! Ну, идиот! Ну, дебил! Таким не место среди нормальных людей! И куда милиция только смотрит! — Тетка возмущенно захлопнула раму, старое пыльное стекло треснуло.
