— Михей и «Джуманджи». «Сука-любовь».
Раздался сухой кашель. Это подавилась наша воспитательница. Присутствующие замерли, и могу спорить, каждый решил, что ему послышалось. Зрители, участники и организаторы настолько опешили, что никто не подумал остановить Лизу. И она начала читать, четко, громко, с непередаваемым, искренним выражением:
Вот как двигалась эта картина:
Я был как художник,
лепил из пластилина любовь,
Которую, как мне казалось,
я выдумал сам, и она получалась.
Цвета, те, которые мне не давались,
Я взял их под сердцем, они там валялись.
Так нет, не пылились, их просто не брали,
Цвет едкой боли, любовной печали,
Цвета цвета крови, бегущей по венам,
Они так стонали, они так кричали,
Я чувствовал телом.
Вроде того «быть или не быть»,
я хотел бы знать —
Как? Вот в чем вопрос.
Как бы мне тебя бы не убить?
Не любить тебя как?
Вот где ответ,
Вот как бит вам покажет, где боль,
На рану как соль, сука-любовь,
Сука-любовь…
Вот как бывает. Не зная той правды,
ты вылепил тело,
Поставил на карту любовь,
которая так не хотела
Остаться с тобой, и она полетела
Туда, где никто никогда не страдает,
К тому, кто ее никогда не познает.
Любовь из пластмассы, неведомой расы,
Любовь цвета боли, любовной печали.
Любовь цвета крови, бегущей по венам,
Она так стонала, она так кричала,
Я чувствовал телом.
Вроде того «быть или не быть»,
я хотел бы знать —
Как? Вот в чем вопрос.
Как бы мне тебя бы не убить?
Не любить тебя как?
Вот где ответ.
Вот как бит вам покажет, где боль,
На рану как соль, сука-любовь,
Сука-любовь.
Когда Лиза закончила, в зале повисла мертвая тишина. Было слышно, как шуршат колышущиеся импровизированные кулисы. Я подняла руки и громко захлопала, улыбаясь Лизе. Валера подхватил. Малыши запищали, хихикая, и тоже бурно зааплодировали. К восторгу присоединились взрослые, и вскоре зал потрясла овация. Лиза поглядела на нас хулиганскими, блестящими от счастья глазами. Похоже, своей выходкой она была чрезвычайно довольна. Затем поклонилась и убежала за кулисы.
Под занавес выступил мальчик с басней про лису и виноград, но такого большого успеха не имел.
[+++]
Обычно после «родительской пятницы» мы водим Лизу в кафе на ее выбор. Сегодня она пожелала пойти в пиццерию. Когда нам уже доставили заказ и мы разложили его по тарелкам, Валера предложил тост:
— За твой успех.
Мы сдвинули бокалы. Потом муж подмигнул мне и поинтересовался у дочки:
— Чем обусловлен выбор репертуара?
— Потерей памяти, — выдал, как всегда, неожиданный ответ наш ребенок. — Я забыла, что в этот раз должна читать, и ничего специально не учила. Старое повторять не хотела, поэтому решила прочесть песню, которая у мамы в машине постоянно играет.
— Ты запомнила всю песню? — удивилась я.
— Мам, — выразительно поглядела на меня Лиза, — я ее слышала раз… сто тысяч!
— Но ты понимаешь, что всех шокировала? Там слова есть, которых некоторые люди пугаются, — улыбался Валера.
— Например, «кровь», — буркнула я.
Ребенок философски вздохнул:
— Знаю, папа, но из песни слова не выкинешь.
[+++]
Ночью мы лежали, прижавшись друг к другу.
Мы уже успели сказать друг другу, что были смертельно не правы. Я сообщила, что являюсь самой счастливой женщиной в мире, потому что встретила мужчину своей мечты, он меня полюбил, и теперь мы женаты. Валера в миллиардный раз повторил, что все, что он мне говорит, — это для моего блага и от большой любви и что, если бы я была ему безразлична, он бы вообще не скандалил, только мило улыбался, как всем прочим. Потом мы долго извинялись за все зло, что невольно причиняем друг другу. Конечно же, поделились планами на старость. Оказалось, что они у нас совпадают. Мы собираемся безмятежно лепетать маразматическую чушь, сидя в двухместной инвалидной коляске. Валера пытался было возражать против двухместной коляски и незаметно снова начал бухтеть, что он вообще до этого счастливого времени не доживет, потому что уже так задолбался, что готов ползти на кладбище своим ходом, минуя крематорий…
Не могу сказать, что именно изменилось в наших отношениях, но перемена, несомненно, к лучшему. Можно сказать, что от монологов мы наконец перешли к диалогу. И тогда оказалось, что кроме двух коротких фраз:
— Я тебя люблю…
— А я тебя люблю…
…мы можем вообще ничего не говорить. Потому что это единственное, что имеет значение. Если это так, то все остальное может быть как угодно.
